– Мундир себе не забудь придумать, – предупредил император.
– Э… это как?
– Вообще-то тебе виднее, главное – чтоб было красиво и внушительно. Например, верх как у мундира действительного тайного советника первого класса, только с короткими рукавами и декольте, а низ как у тебя сейчас, только, пожалуй, дюймов на семь-восемь короче, чтобы юбка пол не подметала. И, как мне кажется, к мундиру лучше подойдут сапожки, нежели туфли.
– И шляпу как у тебя, только со страусиными перьями, – продолжила формирование образа цесаревна. – Жаль, что придворным шпага не положена.
– Я тебе небольшой итальянский пистолет подарю, – вспомнил император про двуствольную остермановскую игрушку. – Будешь носить его спереди-слева на широком ремне, он заодно еще и выгодно подчеркнет талию. Ты же вроде неплохо стреляешь? Вот и замечательно, может, и пригодится когда по прямому назначению, а не просто как украшение.
Вообще-то в словах молодого царя содержалась небольшая двусмысленность, которую цесаревна не заметила, ибо не обладала всей полнотой информации. Дело было в том, что Остерман приобрел пистолет в основном с целью застрелиться, если обстоятельства сложатся совсем безнадежно. Однако они до такого не дошли. Потом Андрей Иванович попытался подарить оружие своему царственному ученику, но тот его не взял – по планам Новицкого пистолет еще должен был оставаться у Остермана. Однако после смерти фельдмаршала Голицына Новицкий напомнил о попытке подарить итальянскую игрушку и прямо сказал, что теперь он отказываться не будет.
– А то вдруг еще убьешься, кто мне тогда будет аналитические обзоры писать? – пояснил император. – Миних то ли не хочет, то ли и вовсе не умеет.
– Государь, да что же такое ты про меня подозреваешь, с чего мне стреляться, – всполошился Остерман, подавая молодому царю свое оружие.
– Вот и правильно, ни к чему это, – кивнул тот, убедившись, что пистолет не заряжен. – Но все равно мне было как-то за тебя боязно. Больно ты человек горячий – вон как весной Ушакова с Дмитрием Голицыным ухлопал, я толком даже удивиться не успел. Так что большое спасибо за подарок, и продолжай работать над второй частью обзора возможных путей развития внешней политики Турции. Первая получилась просто отлично, за это тебе отдельная благодарность.
Разумеется, кто-то может подумать, что, так возвышая свою тетку, молодой царь дает ей дополнительные возможности для занятия престола. Однако Новицкий был все же не «какой-то там кто-то», он уже почти два года являлся императором и знал, что на самом деле никакого облегчения пути к трону тут нет. Работает очень простая закономерность – чем более человек на виду и чем больше у него подчиненных, тем проще держать под наблюдением каждый его шаг.
Кстати, Елизавета тоже это понимала. Пока она пребывала в опале и сидела в Сарском, у нее еще была возможность что-то сделать тайно, но сейчас ничего подобного уже нет. Петенька знает даже, о чем они говорили с Фридрихом во время свиданий, хотя никаких свидетелей при этом вроде не было. Впрочем, император нисколько не ревновал. Он с интересом выслушал рассказ Елизаветы о развитии их отношений, которые, впрочем, еще не дошли до главного, похвалил цесаревну за отсутствие ненужной спешки, а потом поинтересовался:
– Лиза, а как ты смотришь на перспективу со временем стать прусской королевой?
– Так ведь это не Фридрих решает… – немного растерялась Елизавета.
– Правильно, решать будет прусский король, но вроде есть возможность сделать так, чтобы он прислушался к мнению русского императора. В общем, подумай. Мне кажется, что союз России с Пруссией принесет пользу обеим странам. И тебе лично – тоже, потому как Фридрих скуповат, а его страна не очень богата. Но если ты сможешь в нужные моменты осторожно подправлять ее политику, то с деньгами у тебя, ясное дело, никаких трудностей не будет. Кроме разве что приятных – типа, а куда их столько девать-то?
Таким образом, теоретически перед цесаревной теперь открывались дороги к двум тронам – на ее выбор. Путь к прусскому был непрост и никто не гарантировал удачи, но зато практически безопасен. И двигаясь по нему, можно будет опираться на всемерную поддержку Петра, а цесаревна уже знала, что это много значит. Русский же трон… молодая женщина непроизвольно вздрогнула. Нет уж, она не самоубийца, чтобы так рисковать. Как бы, не говоря этого прямо, еще раз показать Пете свою лояльность?
Повинуясь внезапному озарению, Елизавета, запинаясь от волнения, рассказала Петру и про приворот, и про недавний отворот, после чего замерла, удивляясь собственной смелости.
– Ты молодец, – улыбнулся император, ничуть не обидевшись. – В конце концов, эти полтора года были самым хорошим временем в моей жизни. Может, потом будут и лучше, но пока дела обстоят именно так. А то, что получилось оно с чьей-то там помощью, – какая разница? Все равно я тебе благодарен. Но все же адресок этой бабушки ты мне на всякий случай дай. Да не волнуйся, Елену ко мне привораживать не нужно, у нас и так все хорошо, она даже поправилась немного. Отвораживать – тем более. Мне эта ведунья для других дел пригодится.
Новицкий был действительно благодарен цесаревне за ее признание. Теперь, даже если она и узнает, что бабка Настасья бывает в Лефортовском дворце, никакого удивления это у нее не вызовет. А то ведь лень было придумывать какие-то варианты прикрытия на случай подобного прокола! Отныне же это становится ненужным.
Высказавшись, император внимательно наблюдал за своей теткой – вот, кажется, она хотела заикнуться о том, что бабку неплохо было бы нацелить на Фридриха, однако быстро передумала. Помнит небось граничные условия приворота, и долгие годы беспросветной моногамии девушку не привлекают. Ладно, это ее дело, пусть гуляет на здоровье, лишь бы дело не страдало.
В начале января тысяча семьсот тридцать второго года известный целитель Шенда Кристодемус получил сразу два письма. Первое пришло из Берлина, от генерала Альберта Докума, в настоящее время одного из приближенных прусского короля. В своем письме генерал выражал беспокойство о состоянии здоровья своего сюзерена, которое за последний год заметно ухудшилось. Приступы сильного возбуждения, переходящего в настоящее бешенство, посещают его величество чаще, чем раньше, они стали более продолжительными, а поводы для них измельчали. Кроме того, на лице и теле монарха выступила красная сыпь, ранее почти незаметная. Генерал спрашивал целителя, не собирается ли тот в ближайшее время посетить Берлин, и в случае согласия гарантировал достойную оплату.
Вообще-то поначалу Кристодемус туда совсем не собирался – несмотря на то что деньги ему обещал не король, чья феноменальная скупость давно стала притчей во языцех по всей Европе. Однако достойная оплата в устах прусского генерала скорее всего тоже означала рублей триста, максимум триста пятьдесят, что, понятное дело, было просто смехотворно. Да и болезнь, коей страдал его величество Фридрих Вильгельм, была известна Кристодемусу, хоть он и не встречался с королем. Шенда считал ее неизлечимой и сильно сомневался, что тут поможет даже такое непревзойденное средство, как керосин.
