Я видела, что Мариус теряет самообладание.
«Отлично, – сказала я, – мы понимаем, что вам
нужно и почему вас заставили поверить, что мы сможем удовлетворить вас. Прошу
вас, пожалуйста, выйдите в сад, дайте нам поговорить. Отнеситесь к нашему дому
с уважением. Не трогайте наших рабов».
«Мы и не помышляли об этом».
«Мы скоро вернемся».
Я схватила Мариуса за руку и потащила вниз по лестнице.
«Куда ты? – прошептал он. – Намертво скрой все
образы! Они не должны ничего заметить!»
«Не заметят. А оттуда, где мы будем с тобой разговаривать,
они ничего и не услышат».
Кажется, он уловил суть моих слов. Я провела его в укрытие
оставшихся без изменений Матери и Отца, закрыв за собой каменные двери. Я
потянула Мариуса за спины сидящих царя и царицы.
«Наверное, они слышат их сердца, – прошептала я почти
неслышным шепотом. – Но, может быть, нас за этим звуком они не услышат.
Так, их придется убить, уничтожить всех до единого».
Мариус пришел в изумление.
«Послушай, ты же знаешь, у нас нет другого выхода! –
сказала я. – Ты должен убить их, как и им подобных, если они еще раз
приблизятся к нам. Что тебя так шокирует? Готовься. Самый простой способ –
разрезать их на части и сжечь».
«Ох, Пандора», – вздохнул он.
«Мариус, что ты так трясешься?»
«Я не трясусь, Пандора, – сказал он. – Я предвижу,
что этот поступок приведет к необратимым переменам во мне самом. Убивать, когда
я испытываю жажду, содержать себя и тех, кого кто-то должен как-то
содержать, – этим я давно занимаюсь. Но стать палачом? Уподобиться
императору, сжигающему христиан? Объявить войну этой расе, этому ордену, этому
культу, занять такую позицию!»
«Выбора нет, ну же! В комнате, где мы спим, много красивого
оружия. Возьмем большие кривые мечи. И факел. Подойдем к ним, извинимся за то,
что приходится им сообщить, – и вперед!»
Он не ответил.
«Мариус, ты что, собрался отпустить их, чтобы за нами пришли
остальные? Корень нашей безопасности лежит в уничтожении каждого, кто обнаружит
нас и царя с царицей».
Он медленно отошел от меня и встал перед Матерью. Он смотрел
ей в глаза. Я знала, что он безмолвно обращается к ней. И знала, что она не
отвечает.
«Существует другая возможность, – сказала я, –
вполне реальная».
Я поманила его к себе, за спины царя и царицы – в самое
безопасное, на мой взгляд, место, чтобы строить заговоры.
«Какая?» – спросил он.
«Отдать им царя и царицу. И мы с тобой станем свободны. Они
будут ухаживать за царем и царицей с религиозным рвением! Может быть, царь и
царица даже позволят им испить…»
«И речи быть не может!» – заявил он.
«Я тоже так думаю. Мы никогда не сможем чувствовать себя в
безопасности. А они будут носиться по миру, как сверхъестественные грызуны.
Третьего плана у тебя нет?»
«Нет, но я готов. Мы применим огонь и меч вместе. Ты сможешь
очаровать их обманными речами, пока мы будем приближаться с оружием и
факелами?»
«О да, конечно».
Мы прошли в спальню и подняли большие кривые мечи – остро
наточенные, привезенные из арабских пустынь. От того факела, что горел у
подножия лестницы, мы зажгли новый факел и вместе поднялись наверх.
«Придите ко мне, дети, – громко сказала я, входя в
комнату, – придите, ибо то, что мне предстоит вам открыть, требует света
этого факела, и скоро вы узнаете священное предназначение этого меча. Как вы
благочестивы! – Мы оказались перед ними. – Как вы молоды!»
Внезапно их охватила паника, и они тесно прижались друг к
другу. Тем самым они до того упростили нашу задачу, что мы справились с ними в
считанные минуты – поджигали одежды, отсекали руки и ноги, не обращая внимания
на их жалобные крики.
Никогда еще до этого я не использовала в такой степени свою
силу, скорость и волю. Бодрящее занятие – бить их сплеча, подносить факел,
рубить их, пока не упадут, пока не лишатся последних признаков жизни. При этом
мне не хотелось, чтобы они страдали.
Поскольку они были молодыми, очень молодыми вампирами,
потребовалось довольно длительное время, чтобы сжечь кости и убедиться, что они
полностью превратилось в пепел.
Но наконец все было кончено, мы с Мариусом вдвоем стояли в
саду, перепачканные сажей, глядя на стелющуюся по земле траву, пока своими
глазами не убедились, что весь прах развеян по ветру.
Вдруг Мариус отвернулся и быстро пошел прочь, спустился по
лестнице и вошел в святилище Матери.
Я в панике помчалась за ним. Он держал в руках факел и
окровавленный меч – сколько же было крови! – и смотрел Акаше в глаза.
«О нелюбящая Мать!» – прошептал он. Его лицо покрывали пятна
крови и въевшейся сажи. Он перевел взгляд на пылающий факел, а затем – опять на
царицу.
Акаша и Энкил ничем не дали понять, что знают о состоявшейся
наверху бойне. Они не выказывали ни одобрения, ни благодарности, ни какой бы то
ни было осмысленной реакции. Они не дали понять, что видят факел в его руке или
же читают его мысли.
Это был конец Мариуса, конец того Мариуса, которого я в то
время знала и любила.
Он решил не покидать Антиохию. Я настаивала на том, чтобы
уехать и увезти их с собой навстречу невероятным приключениям, чтобы посмотреть
чудеса мира.
Но он отказался. У него остался один долг: лежать в засаде,
поджидая остальных, пока он не убьет всех до единого.
Целыми неделями он не разговаривал и не двигался, пока я не
начинала трясти его, – тогда он умолял оставить его в покое. Он поднимался
из могилы лишь для того, чтобы сидеть и ждать с мечом и факелом в руках.
Положение стало невыносимым Шли месяцы…
«Ты сходишь с ума. Нужно увезти их отсюда!» – в конце концов
заявила я.
Однажды ночью, страдая от злости и одиночества, я по
глупости выкрикнула:
«Хотела бы я избавиться и от тебя, и от них!»
Уйдя из дома, я не возвращалась три ночи.
Я спала в темных местах, которые находила для себя без
труда. Думая о нем, я неизменно представляла себе, как он неподвижно сидит в
доме, совсем как они, и боялась.
Если бы он знал, что такое истинное отчаяние; если бы он
столкнулся с тем, что мы теперь называем «абсурдом». Если бы он лицом к лицу
столкнулся с пустотой! Тогда бы он не пал духом из-за этой бойни.
