– Тебе вряд ли удастся отыскать в этом городе
какие-нибудь книги, – говорил стражник, поднимаясь вместе со мной по
лестнице следом за женщиной. – Молодежь уезжает отсюда – слишком уж тихое
и спокойное это место. Зато для мелких лавочников просто рай. А молодые люди
сегодня разбегаются по университетам. Но здесь красиво, и жить можно
превосходно, просто прекрасно!
Когда мы добрались до комнаты, я предупредил пожилую
женщину, что свеча должна будет гореть всю ночь, и поинтересовался:
– Сколько церквей в вашем городе?
– Две доминиканские и одна кармелитская, – ответил
сгорбившийся в проеме двери стражник, – а еще есть прекрасная старинная
францисканская церковь. В нее-то я и хожу. Здесь никогда не случалось никаких
неприятностей.
Старушка затрясла головой и попросила его помолчать. Она
зажгла свечу и жестом указала, что ее можно оставить на этом месте.
Я присел на кровать и уставился в пространство, с
нетерпением ожидая, когда же наконец мне принесут обещанную тарелку с холодной
бараниной и графин вина. А стражник тем временем продолжал без умолку болтать:
– …Наши школы соблюдают суровую дисциплину, учителя
здесь взыскательны…
Вошедшая в этот момент старушка вновь велела ему помолчать.
– …Никто не осмеливается затевать скандалы в нашем
городе… – произнес он напоследок, и оба они вышли.
Я с жадностью набросился на еду с одной-единственной целью:
срочно восстановить силы. Поглощенный печалью, я и помыслить не мог о том,
чтобы получить от пищи удовольствие. Чуть позже я выглянул в окно и, обратив
взор к маленькому клочку густо забрызганного звездами неба, воззвал о помощи ко
всем известным мне святым и ангелам. А после недолгой молитвы тщательно запер
окно.
Потом задвинул засов на двери.
Удостоверившись, что свеча в углу надежно защищена от
сквозняка и ее вполне хватит до самого рассвета, я, не раздеваясь, буквально
рухнул на узкую комковатую постель, не сняв с себя ни сапог, ни меча, ни
кинжалов. Опустошенный, вымотанный до предела, я был уверен, что мгновенно
погружусь в глубокий сон, но вместо этого долго лежал, глядя во тьму перед
собой, не в силах унять дрожь напряжения, охваченный ненавистью и болью, с
разбитой искалеченной душой. Во рту стоял привкус смерти, как будто я
пресытился ею.
До меня доносилось отдаленное ржание лошади, о которой
должны были позаботиться внизу, а иногда шаги редких прохожих на пустынных
каменных улицах. По крайней мере, здесь я был в безопасности.
Наконец на меня снизошел долгожданный сон, всеобъемлющий и
сладкий. Стянутые в тугой узел нервы, державшие меня в перевозбужденном
состоянии и буквально сводившие с ума, словно растворились, и я погрузился в
немую, лишенную сновидений тьму.
Я еще успел осознать, что достиг того блаженного состояния,
в котором ничто не имеет значения, кроме глубокого, восстанавливающего силы
сна… А затем все ощущения исчезли…
Меня пробудил к жизни какой-то шум, и сон мгновенно
улетучился. Свеча давно догорела. Рука оказалась на ножнах еще до того, как
открылись глаза. Я лежал на узкой постели спиной к стене, разглядывая комнату в
каком-то странном свете, источник которого мне был непонятен. Я мог различить
только запертую на засов дверь, а когда повернул голову, то увидел, что
зарешеченное окно, вне всякого сомнения, взломано. Скупой свет, падавший на
стену, исходил от неба снаружи. Это робкое, слабое сияние придавало моей крошечной
каморке вид тюремной камеры.
Ощутив дуновение свежего воздуха, скользнувшее по щеке и
вокруг шеи, я крепче сжал рукоятку меча и стал напряженно вслушиваться, ожидая
неизвестно чего. Раздалось тихое, едва слышное потрескивание, и кровать – или
мне только показалось? – чуть-чуть сдвинулась с места, как если бы под
чьим-то давлением.
Мне никак не удавалось сфокусировать взгляд – темнота
размывала очертания всех без исключения предметов. И вдруг из этой тьмы предо
мной возникла неясная, колеблющаяся тень – человеческая фигура… Какая-то
женщина смотрела мне прямо в глаза, а ее волосы коснулись моего лба.
То была Урсула.
Лицо демона застыло не более чем в дюйме от моего, а
прохладная и гладкая ладонь обхватила и крепко сжала лежащую на рукоятке меча
руку. Скользнув ресницами по моей щеке, Урсула поцеловала меня в лоб.
Несмотря на весь свой страстный гнев и возмущение, я не мог
противиться ощущению сладости этого момента. Омерзительный прилив чувственности
пронзил меня насквозь, захлестнул с ног до головы.
– Strega! – с отвращением вскричал я.
– Не я убила их, Витторис. – Ее голос был
умоляющим и в то же время исполненным достоинства и удивительной силы, хотя
звучал тихо и, без сомнения, мог принадлежать только очень молодой женщине.
– Ты их похитила, – возмутился я, с неистовым
усилием пытаясь высвободиться. Однако все мои попытки были тщетны, а когда я
хотел было вытащить из-под себя левую руку, она завладела и ею, а затем вновь
поцеловала меня.
Уже знакомый потрясающий аромат, исходивший от Урсулы, и
легкие касания волос, щекотавших мне лицо и шею, возбуждали бесстыдную дрожь во
всем моем теле.
Я силился отвернуть лицо – напрасно прикосновения нежных губ
были чрезвычайно нежными, почти благоговейными.
Она прильнула ко мне, упругие груди под великолепной тканью напряглись,
я ощущал мягкость стройного бедра, прижатого к моему, и настойчивые движения
языка, лизавшего мои губы.
Предательский трепет собственного тела заставил меня
буквально оцепенеть, и я застыл, безуспешно стараясь погасить бушующий внутри
пожар страсти.
– Убирайся вон, ведьма, – шептал я, преисполненный
ярости и тем не менее не в силах побороть пламя, полыхавшее в моих чреслах, не
имея воли остановить дрожь, волнами пробегавшую по спине.
Глаза Урсулы, полускрытые трепещущими ресницами, ярко горели
в темноте, она то страстно приникала губами к моему рту, то слегка скользила
ими по лицу, словно поддразнивая, то отстранялась и просто прижималась ко мне
щекой – ощущение было таким, словно по коже порхнуло легкое птичье перышко.
Ее кожа сияла во тьме, как прозрачный фарфор. И вся она
казалась похожей на мягкую куклу из благоухающих волшебных тканей, куда более
податливых, чем людская плоть, но в не меньшей степени способных
воспламеняться. Жар, исходивший от нее ритмичными волнами, истекал из самой
прохлады кончиков пальцев, ласкающих кисти моих рук, страстное тепло ее языка –
увлажняющее, восхитительное и неистовое – опаляло мне губы.
