– А женщины… – продолжал священник. – Те,
кому посчастливилось родиться в нашем городе. Они не обязаны иметь много детей.
Что говорить, бывает, кого-то Господь призывает к себе в первые же недели жизни
– для любой матери это трагическое испытание, – но в большинстве своем
наши семьи, по счастью, довольно малочисленны. – Он бросил взгляд на отца
и продолжил: – Насколько мне известно, моя бедная матушка родила двадцать
детей. Так вот, теперь такого не бывает вообще – ведь верно?
Старик гордо выпятил грудь и рассмеялся, довольный собой.
– Да, точно, двадцать детей я вырастил сам; правда,
многих из них уже нет на свете, и я не знаю, что сталось с… впрочем, это не
имеет значения. Нет, теперь семьи стали меньше.
Священник выглядел несколько расстроенным.
– Мои братья… Быть может, Господь явит мне свою милость
и откроет, что с ними сталось…
– Ах, забудь о них, – отозвался старик.
– Они, наверное, были этакими горячими головами? –
спросил я, затаив дыхание, пристально вглядываясь в лица обоих и изо всех сил
стараясь казаться непринужденным.
– Сорванцы… – невнятно пробормотал священник,
тряхнув головой. – Но в этом и состоит наше благословение –
безнравственные люди оставляют нас.
– Неужели такое случается? – удивился я.
Старый коротышка почесал свою розовую плешь, вокруг которой
во всех направлениях торчали – подобно его бровям – тонкие и длинные седые
волосы.
– Знаешь, я сейчас пытался припомнить, – медленно
произнес он, – что случилось с этими несчастными искалеченными братьями –
с теми, которые родились с изуродованными ножками…
– Ты говоришь о Томазо и Феликсе? – откликнулся
священник.
– Да.
– Их забрали в Болонью на излечение. То же случилось с
сыном Беттины, с тем несчастным малюткой, который родился без обеих
ручек, – помнишь его?
– Да-да, конечно. У нас есть несколько лекарей.
– Правда? Хотел бы я знать, чем они здесь
занимаются, – пробормотал я и, уже громче, поинтересовался: – А каковы
полномочия городского совета и обязанности гонфалоньера?
[3]
– У нас есть своя казна, – ответил
священник. – И мы выбираем время от времени шесть или восемь новых имен,
но здесь редко случаются какие-нибудь перемены. У нас не бывает раздоров.
Торговцы сами заботятся о сборе налогов. Все проходит гладко.
Коротышка залился счастливым смехом.
– Да у нас вообще нет налогов! – заявил он.
Священник смутился и взглянул на старика с упреком, как будто тот сболтнул
лишнего.
– Да нет же, отец, просто… просто дело в том, что
налоги наши… весьма невелики…
Казалось, он и сам чем-то озадачен.
– В таком случае вы и в самом деле
блаженствуете, – доброжелательно заключил я, пытаясь сделать вид, что с
легкостью поверил в реальность столь неправдоподобного положения дел.
– А тот ужасный Овизо, ты помнишь его? – Священник
повернулся к отцу, а затем и ко мне. – Так вот, этот человек уже умер. Он
едва не убил своего сына, лишился рассудка и непрестанно ревел, словно раненый
бык. Так вот, у нас вдруг объявился странствующий лекарь и сказал, что беднягу
смогут вылечить в Падуе. Или речь шла об Ассизах?
– Я рад, что он больше сюда не вернулся, – сказал
старик. – Постоянно приводил жителей в бешенство.
Я наблюдал за обоими. Говорили ли они серьезно? Или городили
всю эту чушь специально для меня? Я не мог усмотреть ни в одном из них ни
малейшего лукавства, но, похоже, священником овладела меланхолия.
– Неисповедимы пути Господни, – задумчиво
проговорил он. – Я уверен, что это не пустые слова.
– Не искушай Всевышнего! – остерег отец, допивая
остатки вина из своего кубка.
Я поспешно налил еще им обоим.
– А наш маленький глухонемой земляк, – послышался
посторонний голос.
Я посмотрел вверх. То был хозяин гостиницы – он стоял
подбоченившись, с подносом в руке, передник плотно облегал выпирающее брюшко.
– Монахини забрали его с собой, мне помнится, не так
ли?
– Точнее, они за ним вернулись, насколько я
знаю, – отозвался священник. Я отчетливо видел, что он словно бы
насторожился и даже встревожился.
Хозяин гостиницы убрал со стола мою пустую тарелку.
– Самым ужасным несчастьем оказалась та моровая
чума, – шепнул он мне на ухо. – Ох, все это давно прошло, поверьте,
иначе бы я не промолвил ни слова. Ничто иное не могло бы опустошить город с
такой молниеносной скоростью.
– Нет, конечно, все те семейства погибли именно от этой
болезни, – сказал старик. – Спасибо нашим докторам и странствующим
монахам. Всех увезли в больницу во Флоренцию.
– Жертв чумы? Забрали во Флоренцию? – спросил я в
полном недоумении. – Любопытно, кто же раскрыл городские ворота и с чьего
позволения их впустили?
Францисканец пристально взглянул на меня, как если бы что-то
внезапно и глубоко его взволновало. Хозяин гостиницы сжал плечо священника.
– Это были счастливые времена, – произнес
он. – Я тоскую по тем процессиям в монастырь – его тоже теперь не стало,
разумеется, – но никогда мы не жили лучше, чем теперь.
Я позволил себе неторопливо, весьма многозначительно
перевести взгляд с хозяина гостиницы на священника и обнаружил, что он
внимательно смотрит на меня, а уголки его губ нервно подрагивают. В глаза мне
бросились глубокие морщины, изрезавшие опечаленное лицо, и плохо выбритый
безвольный подбородок.
В наш разговор вмешался какой-то древний старик и сообщил,
что не столь давно в близлежащей деревне слегла, захворав чумой, целая семья и
что их забрали в Лукку.
– Это было чрезвычайно щедро и благородно со стороны…
Кто это был, сынок? Я запамятовал…
– Ах, какое это имеет значение? – раздраженно
откликнулся хозяин гостиницы. – Сеньор, – обратился он ко мне, –
быть может, еще вина?
– Для моих гостей, – указал я жестом. – Мне
пора идти. Не терпится посмотреть, какие книги здесь есть в продаже.
