– Вы можете прекрасно устроиться в этой
гостинице, – проговорил священник с внезапной настойчивостью, но мягким
тоном. Он продолжал внимательно смотреть на меня, сдвинув брови. – Это в
самом деле прекрасное место, и мы могли бы воспользоваться услугами
какого-нибудь студента. Но…
– Однако я и сам еще весьма молод, – ответил я,
перекидывая ногу через скамью и собираясь встать из-за стола. – Здесь нет
никого из моих сверстников?
– Видишь ли, дело в том, что все они уехали из
города, – пустился в объяснения коротышка. – А те немногие, что
остались, заняты – помогают родителям вести дела. Никто не болтается здесь
просто так.
Нет, молодой человек, бездельников и мошенников у нас не
водится!
Священник смотрел на меня изучающим взглядом и словно бы не слышал
замечаний старика.
– Да, вы образованный молодой человек, – наконец
произнес он, по-прежнему чем-то явно встревоженный. – Несомненно так!
Подтверждением тому и ваша манера говорить, и те мысли и соображения, которые
вы высказываете. – Он на мгновение замолчал, а потом вдруг спросил: –
Полагаю, в самом скором времени вы продолжите свой путь – не так ли?
– Вы считаете, мне следует уехать? – спросил я.– Или
все же остаться?
Тон моего голоса оставался ровным и вежливым.
– Не знаю, – с легкой усмешкой ответил он, но тут
же вновь помрачнел, и на его лице появилось едва ли не скорбное
выражение. – Помоги вам Бог, – прошептал он.
Я придвинулся к нему и наклонился ближе. Заметив это, хозяин
гостиницы понял, что я намерен побеседовать конфиденциально, отвернулся и
занялся своими делами. Коротышка самозабвенно доверился своему кубку.
– В чем дело, святой отец? – спросил я
шепотом. – Ведь город процветает, разве не так?
– Ступай своей дорогой, сын мой, – в голосе
священника прозвучали нотки зависти. – Хотелось бы и мне поступить так же,
будь на то моя воля. Но я обязан соблюдать однажды данный обет послушания.
Кроме того, здесь мой дом и здесь мой отец, а все остальные исчезли бесследно…
Или так только кажется… – Тон его внезапно стал жестким, и он мрачно
добавил: – Будь я на твоем месте, никогда бы здесь не останавливался.
Я кивнул.
– Ты выглядишь необычно, сын мой, – продолжал он
все тем же шепотом. Наши головы сблизились. – Слишком сильно выделяешься.
Ты хорош собой и с ног до головы разряжен в шелка и бархат. Да и твой возраст…
Ты уже далеко не ребенок.
– Да, понимаю, в этом городе мало молодых людей, во
всяком случае из тех, кто склонен задавать неудобные вопросы. Лишь пожилые и
смиренные, те, кто принимает действительность такой, какова она есть, и не
вдается в детали, стремясь докопаться до сути.
Мой излишне риторический выпад не вызвал с его стороны
никаких возражений, и я пожалел, что вообще сказал это. Быть может, причиной
этой небольшой оплошности послужил кипевший в моей груди гнев и в горьких
словах отразились мои страдания? Так или иначе, ничего хорошего в этом нет. Я
рассердился на себя.
Священник прикусил губу. Хотел бы я знать, за кого он
тревожился – за меня, за себя или за нас обоих?
– Зачем ты пришел сюда? – задал он мне прямой
вопрос, и тон его был почти покровительственным. – Как ты вообще здесь
очутился? Говорят, ты пришел в ночи. Не вздумай и уходить отсюда ночью. –
Его голос перешел в тихий, едва различимый шепот.
– Вам не следует беспокоиться обо мне, святой
отец, – ответил я. – Молитесь за меня. Этого вполне достаточно.
Он явно страшился чего-то, и это было столь же заметно, как
ранее страх молодого доминиканца. Но этот священник, несмотря на зрелый
возраст, морщинистое лицо и влажно блестевшие от вина губы, вызывал во мне
больше симпатии и казался более искренним. Создавалось впечатление, что он
совершенно опустошен некими событиями, остававшимися за гранью его понимания.
Я направился к выходу, но почти уже возле самых дверей он
нагнал меня и схватил за руку.
– Мой мальчик, – прошептал он, когда я склонился к
его губам, – есть еще нечто… нечто такое…
– Я знаю, отец, – ответил я и похлопал его по
руке.
– Нет, ты не понимаешь. Послушай. Когда выйдешь из
города, придерживайся главной дороги и двигайся в южном направлении, даже если
ты уже выбрал для себя иной путь. Ни в коем случае не поворачивай на узкую
дорогу, ведущую к северу.
– А почему нельзя ехать на север? – потребовал я
ответа.
В полной растерянности, совершенно потрясенный, он
отодвинулся от меня, не проронив ни слова.
– Почему? – шепотом повторил я свой вопрос. Он
больше не смотрел мне в глаза.
– Грабители, – пробормотал он. – Шайки
грабителей преграждают дорогу странникам. Они хозяйничают на дороге. Облагают
данью, заставляют платить за проезд. Последуй моему совету – поверни к югу.
Он резко отвернулся от меня и – словно я уже покинул
гостиницу и отправился в путь – заговорил со своим отцом; в тоне его при
этом отчетливо звучала мягкая укоризна…
Я вышел из зала.
Как только я ступил на пустую улицу, мысль о грабителях
заставила меня резко остановиться.
Большинство лавок были закрыты – послеобеденный
перерыв, – но некоторые еще работали.
Висевший у меня на боку меч, казалось, весил не меньше
тонны, меня слегка лихорадило после выпитого вина, а голова кружилась от всех
откровений, которые мне довелось услышать.
Итак, подумал я, чувствуя, как пылают щеки, передо мной
город, в котором нет молодежи, нет калек, нет полоумных; здесь никто не
умирает, здесь не рождаются нежеланные дети! А на дороге к северу путников
поджидают опасные разбойники.
Я двинулся вниз по склону, постепенно ускоряя шаг, вышел
через широко распахнутые ворота и оказался за пределами города. Легкий ветерок
приветствовал мое появление и показался мне весьма освежающим.
Меня окружали богатые, прекрасно ухоженные поля, виноградники,
попадались фруктовые сады и сельские усадьбы – всю эту роскошь и изобилие я не
мог увидеть прежде, приближаясь к городу в темноте. Что же касается дороги на
север, то она оставалась скрытой от меня городскими строениями, протянувшимися
далеко в том направлении.
Только ниже, на горных отрогах, виднелись какие-то развалины
– должно быть, все, что осталось от разрушенного подворья женского монастыря, а
еще ниже и значительно западнее можно было различить очертания руин мужской
обители.
