Я видел демонов, изображенных на сверкающих окнах, столь же
искусно составленных из кусочков стекла красного, золотого и синего цвета, как
любое изображение ангела или святого. Я видел их лица, видел, как злобно они
всматриваются в прихожан, эти чудовищные твари с паутинообразными перепончатыми
крыльями и когтистыми руками.
Внизу, вдоль центрального нефа, по обеим его сторонам,
собрались подданные великого Двора в прекрасных одеяниях темно-красного цвета.
Они стояли, обратив лица к высокому алтарю за длинной, богато украшенной
резьбой широкой решеткой.
Свод за алтарем был весь расписан странными изображениями.
Бесы, пляшущие в аду, грациозно извивающиеся между языками пламени, словно
блаженствовали, купаясь в сверкающем блеске, а над ними золотой лентой вились
слова святого Фомы Аквинского, столь запомнившиеся мне в пору учения. Но эти
языки пламени не свидетельствовали о присутствии истинного огня – они
знаменовали лишь отречение от Бога, хотя даже само слово «отречение» было
заменено латинским словом «свобода».
«Свобода» – это слово было вырезано по-латыни на высоких
беломраморных стенах, на фризах, огибающих балконы, расположенные на боковых
стенах церкви, на том же уровне, что и хоры, на которых находился в тот момент
я. На этих балконах разместилась сейчас большая часть Двора.
Потоки света заливали даже высокие арочные своды крыши.
А каким было само зрелище!
Высокий алтарь был нарядно задрапирован тканью
темно-красного цвета, отделанной по краю пышной золотой бахромой. Великолепные
складки опускались не слишком низко, открывая взорам рельефные изображения на
белом мраморе: фигурки, резвящиеся в аду, – хотя, оценивая степень их
легкомыслия со столь большого расстояния, я мог обмануться.
То, что я видел совершенно четко, – толстые
подсвечники, зажженные вовсе не перед распятием, а перед огромным резным
изображением в камне самого Люцифера – падшего ангела с длинными пылающими
кудрями, чье одеяние сверкало в языках пламени. Люцифер будто застыл в
белоснежном мраморе. Его простертые вверх руки сжимали символы смерти: правая –
косу беспощадной жницы, а левая – меч палача.
Когда до меня дошел истинный смысл картины, я буквально
задохнулся от ужаса. Чудовищная, она занимала именно то место, которое по праву
принадлежит изображению распятого Господа нашего Христа. Но всего лишь на
какой-то краткий миг я в исступлении и смятении почувствовал, как губы мои
искривила усмешка, и услышал, как собственный разум коварно подсказывает мне,
что не было бы ничего более абсурдного, чем появление распятого Бога, окажись
он сейчас здесь.
Мои стражи ухватились за меня еще крепче. Быть может, я
сильно вздрогнул? Или пошатнулся?
Из скопления людей вокруг и позади меня, на которых я
поначалу не обратил внимания, внезапно послышался приглушенный барабанный бой,
медленный и зловещий, скорбный и прекрасный в своей торжественной простоте.
Сразу же за ним последовали низкие, гортанные звуки рожков,
исполнявших прелестную песню, в которой безыскусно переплетались приятные
мелодии. Эта музыка не имела ничего общего с той, что я слышал накануне, –
на этот раз звучала страстная, грустная и жалобная полифония мелодий, столь
печальная, что мое сердце переполнялось скорбью и я еле удерживался от слез.
Что это? Что знаменовала сложная, мелодичная музыка,
окружившая меня и изливавшаяся в центральный неф, чтобы отразиться от
шелковисто-гладкого мрамора и долететь, мягко и с превосходными модуляциями, до
того места, где стоял я, с восхищением разглядывая фигуру Люцифера?
У его ног цветы в серебряных и золотых сосудах выделялись
красным оттенком: пунцовые розы и гвоздики, алые ирисы, багровые полевые цветы,
названий которых я не знал. Они образовали своего рода живой алтарь
восхитительного, великолепного, насыщенного цвета – единственного, оставленного
в его распоряжении и способного вспыхивать в глубине его неизбежной и
неискупимой тьмы.
Я услышал жалобные звучные мелодии, выводимые музыкантами,
игравшими на шоме – маленьком гобое – и дальциане, извлекаемые из других
маленьких язычковых инструментов; затем более звонко пропела медь рога, а после
раздалось нежное пение молоточков, ударяющих по туго натянутым струнам цимбал.
Даже одна эта музыка была способна увлечь меня, наполнить
мою душу переплетающимися мелодиями, в полном согласии накладывавшимися одна на
другую и вновь разделяющимися. Я не мог перевести дыхание, чтобы вымолвить хоть
слово. Взор мой затуманился, но не настолько, чтобы я не увидел фигуры демонов,
окруживших своего повелителя – дьявола.
Все ли они были кровопийцами, эти жуткие истощенные адские
святые, вырезанные из красного дерева, облаченные в строго стилизованные
одеяния, – чудовища с полуопущенными глазами и раскрытыми ртами? У каждого
из этих существ во рту торчали два клыка, словно выпиленные из крошечных
кусочков белоснежной слоновой кости, дабы безошибочно указать на звероподобную
сущность их обладателей.
Воистину собор ужасов. Я пытался отвернуться, закрыть глаза,
но чудовищность увиденного завораживала. Не оформившиеся во фразы страстные
мысли никак не могли дойти до уст.
Замолкли рожковые, и замерло вдали пение язычковых
инструментов. О нет, не исчезай, услаждающая мелодия! Не оставляй меня здесь
одного!
Но им на смену пришел хор – сладчайшие, мягчайшие тенора. Я
не понимал, о чем они пели, смысл латинских слов не доходил до моего сознания:
что-то о краткосрочности всего живого – похоже, псалом усопшим. И вдруг
зазвучал великолепный, прекрасно согласованный хор женских и мужских сопрано,
совместно с басами и баритонами проникновенно, в потрясающем многоголосии
отвечавший на заданный тенорами вопрос:
– Я направляюсь теперь к Господу, ибо он позволил
Созданиям Тьмы откликнуться на мои мольбы…
Что означали столь кошмарные слова? И снова вступил
многоголосый звучный хор, настойчиво усиливающий воздействие партии теноров:
– Орудия смерти ожидают меня, и по воле Бога их
священные поцелуи отнимут у меня кровь жизни, и через их души моя душа в
благоговейном экстазе вознесется на небо, и, служа Силам Тьмы, я в полной мере
познаю как райское блаженство, так и муки ада.
Орган заиграл торжественную мелодию.
Под звуки великолепного мощного многоголосия какие-то фигуры
в похожих на священнические одеяниях направились в святая святых церкви – в
алтарь.
Я увидел Властителя Флориана в роскошных красных ризах,
достойных самого епископа Флоренции, но только на его одеянии крест Христа был
в угоду дьяволу бесстыдно перевернут вверх ногами. На голове его не было
тонзуры – ее увенчивала золотая корона с драгоценными камнями, из-под которой
свободно спадали русые локоны. Его можно было принять и за короля франков, и за
подданного Властителя Тьмы.
