Обернувшись через плечо, я увидел, как она выхватила из
левой руки Флориана три гвоздя и швырнула их на мрамор. В этот момент усиленное
арочными сводами пение зазвучало еще мощнее и великолепнее. Я не услышал, как
гвозди звякнули о камень.
Звучание хора стало ликующим, праздничным. Скорбное пение
реквиема затихло.
– Нет, Господи, если ты спасешь ее душу, распни меня на
кресте, распни меня!
Но к губам моим уже прижали золотой бокал. Рука Урсулы
насильно раздвинула мне челюсти, и жидкость струей хлынула в горло. Прежде чем
закрыть глаза, я увидел, как словно крест вознесся надо мной меч, увидел его
длинный эфес и рукоять.
Тихие фальшивые смешки прокатились по залу и слились с
магической, неописуемой красотой хора.
Красная пелена окутала меня с ног до головы. Я увидел, как
взвилась перед глазами яркая ткань, а потом опустилась на мое тело, словно
восхитительные струи дождя, благоухающего ее духами, обволакивающего ее
нежностью.
– Урсула, пойдем со мной… – прошептал я.
– Изгнать его! – раздались сверху надменные
голоса.
– Изгнать его… – вторил громадный хор, и,
казалось, весь Двор присоединился к певцам.
– Изгнать его! – И глаза мои закрылись, как только
красная пелена спустилась на меня, коснулась моего лица, словно заколдованная
паутина склеила пытавшиеся сорвать ее пальцы и прочно запечатала мой
раскрывшийся в крике рот.
Духовые протрубили окончательное решение.
– Помилован! Изгнать его! – звенели гневные
голоса.
– Изгнать и повергнуть в полное безрассудство, –
прошептал Годрик мне на ухо. – Безрассудство на все оставшиеся дни твоей
жизни. А ведь ты, если бы только пожелал, мог стать одним из нас.
– Да, одним из нас, – подтвердил его слова Флориан
спокойным, ровным голосом.
– Глупец – вот кто ты! – сказал Годрик. –
Ведь ты мог бы стать бессмертным.
– Одним из нас, навеки бессмертным, нетленным, чтобы
царствовать здесь на вершине славы, – произнес Флориан.
– Бессмертие или смерть, – ответил Годрик, –
поистине королевский выбор! А вместо этого ты будешь обречен вечно
странствовать по миру, лишенный разума и презираемый всеми.
– Да, лишенный разума и презираемый всеми, –
прозвенел у меня в ушах детский голосок.
– Лишенный разума и презираемый всеми, – вторил
ему другой.
– Лишенный разума и презираемый всеми, – эхом
отозвался Флориан.
Но хор продолжал пение, заглушая их язвительные замечания, в
том полуобморочном состоянии, в котором я пребывал, исступленные псалмы звучали
для меня еще более страшной угрозой.
– Лишь глупец способен избрать себе такую
судьбу, – заметил Годрик. – Вечные скитания и презрение всего мира.
Ослепленный, накрепко спеленутый мягкой тканью, опьяненный
питьем, я просто не мог отвечать. Мне чудилось, будто я улыбаюсь. На фоне
великолепных, умиротворяющих голосов хора их слова казались чрезмерно
жестокими. И безрассудными. Глупцы! Это они – глупцы, коль скоро не в состоянии
понять, что все их речи не имеют ровным счетом никакого смысла.
– А ведь ты мог бы стать нашим юным принцем. Мы могли
полюбить тебя так же, как любит она.
Я не ослышался? Неужели Флориан на моей стороне?
Невозмутимый бесстрашный Флориан?!
– Юным принцем… – повторил Годрик, – дабы
править вместе с нами вечно.
– Да, – вновь раздался детский голосок, –
глупо покидать нас.
Как удивительны были мелодии этих псалмов! В сочетании с
ними эти слова тоже звучали приятной музыкой…
Мне показалось, что сквозь шелк я ощутил ее поцелуй. Мне
показалось, что я его действительно почувствовал. Мне показалось, что едва
слышным шепотом, на который способны лишь женщины, она просто, без всяких
церемоний произнесла:
– Любовь моя…
То был ее триумф и ее прощание.
Вниз, вниз, вниз… Я погружался в глубины самого
драгоценного, самого приятного сна, который может даровать Бог. Музыка вновь
наполнила силой мое тело, вдохнула воздух в мои легкие, в то время как все
остальные чувства словно исчезли, растворились…
Глава 9
С небесных высот услышали мы голоса
ангелов
Шел проливной дождь. Нет, дождь уже прекратился. Они все еще
не понимали меня. Меня окружили эти люди.
Мы находились совсем близко от мастерской Фра Филиппо. Улица
показалась мне знакомой. Точно, я был на ней вместе с отцом около года тому
назад.
– Говори помедленнее. Прекрати… рев. Да перестань же
плакать, это бессмысленно!
– Послушай, – сказал другой. – Мы хотим
помочь тебе. Скажи, как зовут твоего отца. Произнеси имя разборчиво, медленно.
Они качали головами. Мне казалось, что я говорю вполне
осмысленно, я же слышал себя, я сказал: «Лоренцо ди Раниари». Почему они не
слышат? Я был ему сыном, я – Витторио ди Раниари. Но я ощутил, как сильно
распухли мои губы. И сознавал, что выгляжу отвратительно грязным после дождя.
– Послушайте. Проводите меня до мастерской Фра Филиппо.
Оттуда я сам найду дорогу, – попросил я.
Мой великий художник, мой страстный и измученный живописец –
его ученики смогли бы вспомнить меня. Сам он не узнал бы, но его помощники, они
явно заметили, как я рыдал в тот день, увидев его за работой. И тогда, вот
тогда эти люди могли бы проводить меня в дом Козимо на виа дель Ларго.
Однако они лишь передразнивали меня, издеваясь над моими
безуспешными попытками говорить правильно. Я опять потерпел неудачу.
Я направился к мастерской. Споткнулся и чуть не упал. Это
были порядочные, честные люди. Через правое плечо у меня свешивались тяжелые
сумки, а меч с лязгом, немилосердно бил меня по бедру, из-за чего я то и дело
терял равновесие. Надо мной угрожающе нависали высокие стены Флоренции. Я едва
не разбился о камни.
– Козимо! – заорал я изо всей силы.
– Мы не сможем отвести тебя к Козимо в таком виде!
Козимо не захочет видеть тебя.
– Ах так, значит, вы меня понимаете! Вы услышали меня
наконец.
Но человек уже навострил ухо. Порядочный торговец, промокший
до костей в своей одежде неяркого зеленого цвета, и, несомненно, только из-за
меня. Я и сам бы не вышел из дому в такой ливень. Бессмысленно. Они наткнулись
на меня, валяющегося под дождем прямо на пьяцца делла Синьория.
