– Сможет ли ад принять все это? – прошептал я и
наклонился к ней столь близко, как только осмелился. Мне была невыносима мысль
о том, что ее рука может подняться в таком же механическом жесте, какой я успел
увидеть у других, что ее пальцы попытаются вцепиться, хватая пустое пространство,
или о том, что у нее могут открыться глаза. Я не мог себе представить ничего
подобного.
Носки ее туфель слегка виднелись из-под края платья. Как
изящно, должно быть, она ложилась на отдых при восходе солнца! Кто с усилием
опускал крышку этого люка, кто опускал эти цепи? Кто устанавливал эту западню
из копий, механизм которой мне так и не удалось разгадать?
Впервые в этом полумраке я разглядел крошечный золотой
венчик на ее голове, плотно прилегавший к короне и прикрепленный мельчайшими
заколками к волосам так искусно, что его единственная жемчужина покоилась у нее
на лбу. Такое изящное, скромное украшение.
Может быть, и душа ее была скромной? Примет ли ее ад, как
сможет огонь поглотить каждый изящный член ее тела, как осмелится солнце
опалить ее безукоризненно прекрасное лицо?
В чреве безвестной матери она когда-то спала и видела
сновидения, и в руки безвестного отца отдали ее после рождения.
Что за трагедия привела ее к этой дурной, затхлой могиле,
где головы ее сотоварищей медленно обгорали под воздействием терпеливого и
равнодушного света?
Я обернулся к ним. Свой меч я опустил вниз, он покоился у
меня на боку.
– Одному, я позволил лишь одному из них остаться в
живых! – объявил я.
Рамиэль прикрыл лицо руками и повернулся ко мне спиной.
Сетий продолжал смотреть на меня, но тряс головой. Мои личные хранители лишь
пристально вглядывались в меня с обычным беспристрастием, как всегда. Мастема
глядел на меня, безмолвно, скрывая все, что бы он ни думал обо мне, под
непроницаемым выражением на лице.
– Нет, Витторио, – сказал он. – Как ты
думаешь, для того ли эта скромная стайка ангелов Господа помогла тебе
преодолеть все эти препятствия, чтобы позволить жить хоть одному такому
созданию?
– Мастема, она любила меня. И я люблю ее. Мастема, она
вернула мне жизнь. Мастема, умоляю тебя во имя любви. Я прошу тебя во имя
любви. Все остальное здесь выполнено во имя справедливости. Но что я смогу
сказать Господу, если убью и ее, которая любит меня и которую люблю я сам?
Ничто не изменилось в выражении его лица. Он продолжал
смотреть на меня с неколебимым спокойствием. И тут я услышал ужасающий звук.
Это рыдали Рамиэль и Сетий. Мои хранители обернулись к ним в некотором
удивлении, а затем их мечтательные, нежные глаза снова с обычным выражением
устремились на меня.
– Безжалостные ангелы, – горько промолвил
я. – Ох, но это несправедливо, и я сам знаю это. Я лгу. Я солгал. Простите
меня.
– Мы прощаем тебя, – произнес Мастема. – Но
ты должен выполнить то, что обещал мне сделать.
– Мастема, можно ли ее спасти? Если она отречется…
может ли она… остается ли ее душа по-прежнему человеческой?
Ни единого слова не услышал я в ответ. Никакого отклика не
последовало.
– Мастема, пожалуйста, ответь мне. Разве ты не
понимаешь? Если ее можно будет спасти, если я смогу остаться здесь с нею, может
быть, мне удастся заставить ее вести себя по-другому, я смогу спасти ее – ведь
у нее доброе сердце. Она молода и доброжелательна. Мастема, ответь мне. Можно
ли спасти такое создание?
Без ответа. Рамиэль склонил голову на плечо Сетия.
– О, пожалуйста, Сетий, – умолял я. – Ответь
мне. Может ли она быть спасена? Должна ли она погибнуть от моей руки? Что
станется, если я останусь здесь с ней и вырву все дурное из нее с корнем, ее
признание, ее окончательное отречение от всего, что она вообще когда-либо
совершила? Разве между вами нет священника, который смог бы дать ей отпущение
всех грехов? О Господи…
– Витторио, – послышался шепот Рамиэля. – Ты
что же, залил свои уши воском? Разве ты не слышишь стенания узников, голодных,
жаждущих? Ты даже до сих пор не освободил их из неволи! Или ты собираешься
сделать это ночью?
– Я могу выполнить это. Я все еще могу сделать это. Но
как смогу я оставить ее здесь в одиночестве, когда она осознает, что все
остальные погибли, что все обещания Флориана и Годрика оказались на деле
лживыми, что не существует ни одного способа вручить свою душу Господу?
Мастема, без малейшего изменения в выражении спокойного
хладнокровного взгляда, медленно повернулся ко мне спиной.
– Нет! Не делай этого, не отворачивайся! – крикнул
я.
Я ухватил его за шелковый рукав, под которым скрывалась
мощная рука, и ощутил непреодолимую силу под этой тканью, под странной,
сверхъестественной материей. Он взглянул на меня сверху.
– Почему ты не отвечаешь на мой вопрос?
– Ради любви к Господу нашему, Витторио! –
неожиданно взревел он, и его голос заполнил весь объем склепа. – Неужели
ты до сих пор ничего не понял? Мы не знаем!
Он вырвался от меня, насупив брови, во взгляде промелькнул
гнев, а рука схватилась за эфес меча.
– Мы отнюдь не происходим из той породы, которой
свойственно что-то когда-либо прощать вообще! – прокричал он. – Мы не
созданы из плоти и крови, и, если в нашем понятии есть Свет, они называют его
Тьмой, и это все, что нам о них известно!
В ярости он развернулся и прошагал к ней. Я ринулся за ним
следом, оттаскивал его за руки, но не смог удержать от задуманного.
Он резко опустил руку, не обращая внимания на ее сложенные в
мольбе ладони, и стиснул пальцами ее тонкую шею. Ее глаза, ослепленные,
уставились на него в неописуемом ужасе.
– В ней есть душа человеческая, – шепотом произнес
он. А потом отдернул руку, словно не хотел прикасаться к ней, не мог вынести
подобного прикосновения, и отпрянул от нее, откинув меня в сторону, заставляя
отступиться от нее, как и он сам.
Я разразился рыданиями. Солнце сдвинулось, и тени в склепе
начали сгущаться. Наконец я отвернулся от нее. Полоса света над нами тускнела.
Это все еще было роскошное, сияющее золото, но уже несколько побледневшее.
Мои ангелы все еще стояли в ожидании, собравшись вместе,
терпеливо наблюдая.
– Я остаюсь здесь, с нею, – решительно произнес
я. – Она скоро очнется. И я сообщу ей об этом, чтобы она смогла помолиться
о Божьей милости.
Я понял сказанное уже после того, как вымолвил эти слова. Я
понял сущность произнесенного, только пояснив его:
