– Я останусь с ней. Если она отречется от всех своих
грехов во имя любви к Господу, то сможет быть рядом со мной, и смерть придет, и
мы не пошевелим пальцем, чтобы ее ускорить, и Господь примет нас обоих.
– Ты полагаешь, у тебя хватит сил, чтобы так
поступить? – спросил Мастема. – А подумал ли ты о ней самой?
– Хотя бы столь малое я обязан сделать для нее, –
отвечал я. – Я обязан. Я никогда не лгал вам, никому из вас. Никогда не
лгал и себе самому. Она умертвила моего брата и мою сестру. Я сам тому
свидетель. Несомненно, она убила и многих из моих родственников. Но она спасла
меня самого. Она спасала меня дважды. Ведь убить просто, а спасти – сложнее!
– Ах, – вздохнул Мастема, словно я ударил
его. – Это правда.
– И поэтому я останусь. Отныне я больше ничего не жду
от вас. Я знаю, что никогда не смогу выбраться отсюда. А быть может, и ей самой
такое не под силу.
– Не сомневайся, уж ей-то такое под силу, – сказал
Мастема.
– Не бросай его, – сказал Сетий. – Забери его
отсюда, даже против его воли.
– Никто из нас не может так поступить, и ты знаешь об
этом, – ответил Мастема.
– Хотя бы выведи его из этого склепа, – умолял
Рамиэль, – как если бы из пропасти, в которую он свалился.
– Но это вовсе не так, и я не могу.
– Тогда останемся с ним, – предложил Рамиэль.
– Да, давайте останемся с ним, – сказали оба моих
хранителя, почти одновременно и одинаковыми приглушенными голосами.
– Пусть она встретится с нами.
– А откуда мы знаем, что она сможет? – спросил
Мастема. – Как мы узнаем, что она пожелает с нами встретиться? Много ли
раз случалось, чтобы человеческое существо могло увидеть нас?
Впервые он столь явно выказывал гнев. Он глядел прямо на
меня.
– Господь сыграл с тобой недобрую шутку,
Витторио, – горестно произнес он. – Он дал тебе таких врагов и таких
союзников!
– Да, я понимаю это и буду просить его от всего сердца
и ценой всех моих страданий о спасении ее души.
Я вовсе не намеревался закрывать глаза. Я точно это помню.
Но вся сцена событий совершенно переменилась. Груда голов
лежала как прежде, а некоторые еще сморщивались, усыхали; едкий дым поднимался
над ними, а свет над этой отвратительной грудой уже меркнул, хотя и по-прежнему
оставался золотым – за сломанными ступенями, за зазубренными копьями…
И мои ангелы скрылись.
Глава 12
И не введи меня во искушение
Мое юное тело перестало существовать. Но как я мог
оставаться в этом склепе и ждать, когда она очнется, не пытаясь найти способ
выйти оттуда?
Я уже не помышлял просить об этом своих хранителей. Я
заслужил такую участь, но был убежден в своей правоте, в том, что должен
предоставить ей эту единственную возможность, которую предназначил для нее, что
она должна отдаться на милость Господа. Мы выйдем из этого склепа и, если будет
необходимо, найдем священника, который смог бы дать ее человеческой душе
отпущение всех грехов. Ибо если она не сможет признаться в любви к одному
только Господу, ну что же, тогда, несомненно, ее спасет отпущение грехов.
Я полюбопытствовал, пошарил на ощупь по всем углам склепа,
осторожно обходя высыхающие трупы. Какой сильный свет, должно быть, сверкал на
запекшихся пятнах крови, ручьями стекавшей по краям каменных гробниц!
Наконец я нашел то, что надеялся найти, – огромную
лестницу, которую можно было приподнять и упереть в потолок. Только как бы я
смог совладать с такой махиной?
Я подтащил ее к середине склепа, отшвырнув ногой с пути
практически полностью разложившиеся головы, и, встав в центре, между двумя
ступенями, попытался ее поднять.
Немыслимо. У меня попросту не оказалось достаточно
действенного рычага для этой цели. Чересчур длинная лестница была безмерно
тяжелой. Трое или четверо здоровых, крепких мужчин смогли бы поднять ее на
такой уровень, чтобы она зацепилась верхними ступенями за сломанные копья, но
мне одному не хватило на это сил.
Увы! Но была и другая возможность. Можно было бы действовать
с помощью цепи или веревки, которую удалось бы набросить на сломанные копья. В
полной тьме я попытался отыскать что-нибудь подобное, но не нашел ничего.
Неужели здесь не было каких-то цепей? Ни кольца, ни веревки?
Неужели никогда не появлялось здесь какое-нибудь молодое,
бойкое существо, способное перескочить через эту брешь между полом и сломанной
лестницей?
В отчаянии я стал продвигаться вдоль стен, надеясь
наткнуться на какой-нибудь выступ, или на крюк, или на нечто необычное, что
свидетельствовало бы о наличии какой-либо кладовой или, Боже упаси, еще одного
склепа для этих тварей.
Но мне не удавалось найти ничего.
Наконец, уже пошатываясь от усталости, я снова направился к
середине помещения. Я собрал в одну груду все головы, даже ненавистную лысую
голову Годрика, которая походила теперь на выделанную кожу с желтыми щелями
вместо глазниц, и сложил их туда, где ничто не препятствовало свету в его
разрушительной работе.
Затем, споткнувшись о лестницу, я упал на колени у изножия
гробницы Урсулы.
Я словно утонул. Я мог бы поспать немного. Нет, не спать,
конечно, но передохнуть.
Разумеется, не желая этого на самом деле, опасаясь и порицая
подобное поведение, я ощутил, как вдруг утратил всякую власть над своим телом,
и улегся на каменный пол; глаза мои закрылись в блаженном, восстановительном
сне.
Как странно было все это!
Я думал, что ее крик разбудит меня, что, словно испуганный
ребенок, она с воплем проснется в темноте на своем погребальном ложе, обнаружив
себя в полном одиночестве среди всех этих мертвецов.
Я думал, что вид этой груды голов ужаснет ее.
Но ничего подобного не случилось.
Сумерки наполнили пространство наверху, фиолетовые, словно
цветы на том лугу, и она склонилась надо мной. Она надела четки на шею, что
само по себе весьма необычно, и носила их как прекрасное ювелирное украшение с
золотым распятием, вращающимся на весу, как сверкающую частичку золота, по
цвету напоминающую пятнышки света в ее глазах.
Она улыбалась.
– Мой храбрец, мой герой, вставай, надо спасаться из
этого царства смерти. Ты выполнил обещанное, ты отомстил им.
– Шевелила ли ты губами?
– Разве мне необходимо делать это в беседе с тобой?
