– Пеняй на себя, Витторио. Во всем виновата твоя
страсть к чтению. Начитаешься книг, а потом кошмары снятся.
Итак, я подчеркиваю, сон был забыт.
К Пасхе вся деревня купалась в цвету, словно природа тоже
готовилась к празднику. Первым предвестником грядущего ужаса – хотя в тот
момент я еще этого не понимал – стало весьма зловещее событие: все деревушки,
стоявшие ниже по склону нашей горы, внезапно опустели.
В сопровождении двух охотников, егеря и солдата мы с отцом
спустились туда верхом и сами убедились, что крестьяне из этих селений покинули
свои жилища и забрали с собой всю живность. Похоже, с момента их ухода прошло
уже несколько дней.
Вид этих покинутых крошечных деревушек внушал ужас.
В сгущающихся теплых сумерках мы повернули лошадей и
тронулись в обратный путь. К нашему великому удивлению, двери домов во всех
остальных поселениях, мимо которых мы проезжали, были накрепко заколочены
досками. Сквозь щели ставен не проникал ни единый лучик света, а из труб не
вился красноватый дымок.
Разумеется, старый управляющий отца разразился гневной
тирадой в адрес сбежавших крестьян и заявил, что следует немедленно их
отыскать, наказать и заставить снова работать на земле.
Отец в тот момент сидел при свечах за своим столом – как
всегда благожелательный и совершенно спокойный, положив подбородок на согнутые
в локтях руки. Он сказал, что селяне люди свободные, они ничем ему не обязаны и
вправе перебраться в другое место, коль скоро не пожелали жить на нашей
горе, – таковы законы и нравы современного мира. Отца же беспокоило
другое: ему необходимо было знать, что затевается или уже происходит на нашей
земле.
И тут, внезапно заметив, что я стою в стороне и внимательно
наблюдаю за ним, прислушиваясь к разговору, он прекратил обсуждение этого
вопроса и отпустил управляющего.
Я ровным счетом ничего не понял.
Но в последовавшие за этим дни некоторые жители с нижних
ярусов склона поднялись наверх, чтобы поселиться внутри крепостных стен. В
рабочих комнатах отца велись какие-то переговоры. Я часто слышал теперь
загадочные взволнованные споры, но все происходило за закрытыми дверями.
Однажды вечером за ужином, когда среди сидевших за столом воцарилось столь
необычное для нашего дома мрачное молчание, отец наконец поднялся со своего
массивного кресла – глава семейства, как всегда, был в центре стола – и словно
в ответ на невысказанные обвинения заявил:
– Я не собираюсь подвергать гонениям горстку старух
только за то, что они втыкали иголки в восковые фигурки, возжигали благовония и
читали глупые заклинания, ровным счетом ничего не значащие. Эти старые ведьмы
всегда жили на нашей горе.
Моя мать весьма встревожилась и увела нас, Бартолу, Маттео и
меня, из-за стола – я повиновался с наибольшей неохотой, – велев лечь
спать пораньше.
– И не вздумай читать, Витторио! – добавила она.
– Объясните мне, о чем это говорил отец, –
попросила Бартола.
– Ох уж эти мне старые деревенские ведьмы, – отозвался
я, употребив при этом итальянское слово strega. – Бывает, что кто-то из
них заходит слишком далеко и возникают споры, но чаще всего дело ограничивается
заклинаниями для излечения лихорадки и всякого такого.
Я думал, мать заставит меня умолкнуть, но она спокойно
стояла на узких ступенях башни, затем взглянула на меня с заметным облегчением
и сказала:
– Да, да, Витторио, ты совершенно прав. Во Флоренции
люди смеются над такими старухами. Ты и сам знаешь нашу Гаттену, она всего лишь
сбывает глупым девчонкам любовные зелья.
– Разумеется, мы не станем привлекать ее к суду! –
ответил я, довольный, что она обратила внимание на мои слова.
Бартола и Маттео тут же заявили:
– Ну уж нет, только не Гаттену. Она исчезла. Сбежала.
– Гаттена? – удивленно переспросил я. И только
когда мать отвернулась, явно показывая, что разговор окончен, и жестом велела
мне немедленно сопроводить сестру и брата в постели, серьезность положения
стала для меня очевидной.
Гаттену страшились больше всех остальных, хоть она при этом
была самой потешной из всех старых ведьм, и если она сбежала, если испугалась
чего-то… да-а-а… это уже что-то новенькое – ведь она-то считала, что именно ее
следует всем бояться.
Последующие дни выдались свежими, погожими и прошли,
казалось, относительно спокойно как для меня, так и для Бартолы с Маттео.
Однако теперь, оглядываясь назад, я припоминаю, что тогда случилось многое.
Однажды после полудня, подойдя к самому высокому сторожевому
окну в старой башне, я внимательно оглядывал все земли, которые можно было
оттуда охватить глазом. Наш стражник Тори, как мы называли его, как раз
собирался немного вздремнуть.
– Конечно же, вы его не обнаружите, – сказал он.
– О чем это ты? – поинтересовался я.
– О дыме. Ни одна печная труба не дымится. – Он
зевнул и прислонился к стене, сильно ссутулившись, в своей старой куртке из
толстой кожи, с громоздким тяжелым мечом в ножнах.
– Все в порядке, – ответил он и зевнул
снова. – Стало быть, или им пришлась по нраву жизнь в городе, или все
перешли на сторону Франческо Сфорца против герцога Миланского. Ну и пусть себе
живут, как им угодно. Если они не сумели понять, как хорошо им живется в наших
краях.
Я отвернулся от него и снова взглянул на простирающиеся
вокруг леса и виднеющиеся внизу долины, а затем – вверх, на слегка затуманившееся
синее небо. И правда, маленькие селения словно застыли во времени. Однако
полной уверенности в этом быть не могло – день выдался не слишком ясный. Тем не
менее в самом доме действительно все было прекрасно.
Оливковое масло, овощи, молоко и многие другие продукты нам
в дом доставляли из окрестных деревень, но, откровенно говоря, мы в них не то
чтобы очень нуждались. Поэтому, считал отец, большой беды от ухода этих
крестьян с наших земель не будет.
Однако пару дней спустя стало совершенно очевидно, что все
домочадцы пребывают в постоянном напряжении, хоть никто и не признавался в этом
вслух. Беспокойство матери было столь сильным, что она даже прекратила свою
нескончаемую жеманную болтовню. Нельзя сказать, что беседы не велись вообще, но
они стали другими.
В то время как души одних, казалось, раздирали мучительные
внутренние конфликты, были и другие – те, кто проявлял полное безразличие к
подобным настроениям. Пажи весело носились по замку, стремясь услужить всем и
каждому, а маленькая группа музыкантов, прибывшая к нам накануне, исполнила
несколько циклов прекрасных песен в сопровождении виолы и лютни.
