– Уходишь? Замечательно. Ну и вали! – выдохнул Рыжий. – Желательно побыстрее. Ты попрощался? Всё. Адьё.
– Я очень тебя прошу, дай мне час, – Фэб прикрыл глаза. – Пожалуйста, дай мне час – и я клянусь, что больше никогда в жизни вас не потревожу и не дам о себе знать.
– Это было бы очень хорошо. – В голосе Скрипача звучало отвращение. – Час? Это сказал Кир?
– Эн-Къера, отойдите с дороги, – приказал голос из-за спины Фэба. – Да, Рыжий, они посоветовались и решили, что дадут ему час. Ты не возражаешь?
Берта вошла в комнату, подошла к Скрипачу и остановилась рядом с ним. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом Скрипач медленно кивнул.
– Ладно, – с неохотой произнёс он, вставая. – Учти, Эн-Къера, за комнатой мы будем наблюдать. И если ты вздумаешь выкинуть какой-нибудь фокус…
Фэб неподвижно смотрел на него.
– Идем, Рыжий, – попросила Берта. – Чем раньше этот час начнется, тем раньше он закончится.
– Вот это верно, – согласился Скрипач.
* * *
Фэб робко присел на краешек подиума и лишь потом заставил себя посмотреть на Ита. Тот полулежал, до пояса укрытый одеялом, и бессмысленным взглядом смотрел в потолок. Из-под опухших покрасневших век медленно сочились слёзы. Лицо выглядело чудовищно: отёкшее, опухшее, совершенно безжизненное. Волосы, когда-то длинные, чёрные, очень красивые, теперь срезаны на уровне плеч и пронизаны седыми нитями. Некогда снежно-белая кожа приобрела серо-жёлтый мертвенный оттенок и была вся испещрена тонкими шрамами – про эти шрамы Фэб уже знал, это снимали метаморфозные формы. Маркировали группы клеток-чужаков и вырезали их. Не разрушали, а просто вырезали. Под слабым местным наркозом. Практически на живую. У Скрипача тоже было полно таких шрамов, но Фэб не видел его не то что без одежды, а даже в майке с короткими рукавами и не сумел оценить весь масштаб – сейчас его передёрнуло.
Ит был, конечно, одет – тонкая маечка-безрукавка, домашние брюки. В одежде этой не было никакого смысла, пожалуй, она только мешала – но эти маньяки стремились для чего-то соблюдать приличия, и совершенно непонятно, для чего именно. Ладно, пусть так.
Какое это имеет значение?
Уже никакого.
– Прости меня, – беззвучно произнёс Фэб. – Я знаю, ты меня не слышишь, но всё равно, прости меня, пожалуйста. Я чудовище, и я так страшно перед тобой виноват. Испортил тебе всю жизнь, что в начале, что сейчас… Милый мой, что же я наделал… Если Бог меня слышит… то пусть лучше бы он забрал меня ещё раз, чем тебя…
Он осторожно дотронулся до руки Ита – холодная влажная кожа, вялые мышцы, и, конечно, никакой реакции. Безразличие.
– Я ведь не знал… – прошептал Фэб. – Ни про что не знал, но это меня не оправдывает, конечно… хотя я мог бы догадаться… Ит, сегодня Джессика сказала, чтобы я был проклят… она опоздала, я уже проклят, я сам себя проклял, и не один раз, а столько, сколько сумел…
Он несмело протянул руку и погладил Ита по волосам. Резануло памятью, как ножом по тонкой коже на запястье – чистые, мягкие волосы, совершенно такие, как он помнил. Ну, правильно, они же ухаживают. Водят в ванную (он идёт, когда ведут под руки, но с огромным усилием, долго, тяжело), умывают, расчёсывают. Потому что они его любят, они все его любят.
А он, Фэб, предал.
– Мне разрешили немножко побыть с тобой, и я столько всего хотел тебе сказать, но понял, что не стану этого говорить, не нужно. Ит, я больше не буду просить прощения, – Фэб всхлипнул, – потому что это бесполезно… даже если бы ты слышал меня, всё равно было бы бесполезно… если то, что с тобой сейчас, случилось из-за моих слов, я буду надеяться, что Бог покарает меня… очень скоро. Чем скорее, тем лучше…
Фэб принялся гладить Ита по голове – не замечая, что и сам тоже плачет. От отчаяния и тоски.
Запах… едва-едва, через все наслоения, через возраст, через то, что, кажется, невозможно преодолеть – слабый, тонкий, свежий запах… роса на траве, раннее утро, свежий прозрачный воздух, промытый ночным дождём, и полевые цветы…
– Я совсем скоро уйду, – прошептал он. – Тебе… тебе безразлично… но я всё равно скажу… я люблю тебя… я тебе искалечил всю жизнь, потому что… видимо… я это делал… неправильно… господи, если бы я знал, во что это выльется, я бы сам прошёл это чёртово воссоздание, чтобы… чтобы этого всего с тобой не случилось…
Он, сам не понимая, что делает, лёг рядом с Итом, обнял, прижал к себе – совершенно невозможная боль, от которой нет спасенья, – зарылся лицом в волосы… умрёт – и я умру, и никто не узнает, и не нужно… дальше был какой-то провал во времени, когда Фэб плакал, всё плакал, и гладил эти волосы, и эту родную спину, и острые лопатки, и пытался ладонью вытереть непрекращающиеся слёзы, которые мешали смотреть.
Минут через двадцать он словно очнулся – всё, уже всё, они сейчас придут и вышвырнут его отсюда. Всё, Эн-Къера. Всё. Смотри последний раз и уходи – сам. Хотя бы это сделай сам. Он осторожно шевельнулся, освобождая руку, и вдруг замер.
Что-то изменилось.
Фэб прислушался.
Да, точно. Ритм и глубина дыхания другие, уж что-что, а эти вещи он, Встречающий, ловил мгновенно и автоматически – когда десять дней сидишь рядом с Сэфес, вытаскивая после пятилетнего выхода в Сеть, этими вещами овладеваешь в совершенстве. Полчаса назад дыхание было верхним, сейчас – диафрагмальное, и гораздо спокойнее и глубже.
Да быть того не может.
Он чуть отстранился и заглянул Иту в лицо.
Всё та же безвольная маска, но… глаза закрыты.
Это может ничего не значить.
Приподнял руку – сопротивления мышц не было (раньше было), рука «свободная», полностью.
Ит вдруг слабо шевельнулся (Фэб испуганно замер) и чуть-чуть, совсем немного, пододвинулся ближе – совершенно нормальное движение крепко спящего человека, который хочет лечь поудобнее.
Фэб понял, что действовать надо быстро, пока кто-то не вошёл и не помешал – словом, громким звуком. Коммуникатора у него не было, но Фэб знал, что за комнатой наблюдают, поэтому беззвучно произнёс:
– Он заснул. Срочно вызовите Марка, нужно подтвердить. Я боюсь двигаться, пока что буду лежать рядом, ему так удобней.
Удобней?.. Не сказать, что костлявое Фэбово плечо было удобной подушкой, но Ита оно, видимо, совершенно устраивало. По крайней мере, положив голову Фэбу на плечо, он успокоился совершенно. Из-за отёкшей носоглотки дыхание его было хриплым, но действительно не таким, как час назад. Ровное, размеренное, спокойное.
…Марк пришёл минут через пять. Сказать, что он удивился увиденному, – это не сказать ничего, но опомнился врач на удивление быстро. Через несколько секунд он вывел несколько слабо светящихся панелей и принялся смотреть состояние.
