Почувствовав, как палка коснулась моего плеча, я наклонилась в ожидании настоящего удара.
— Убери плечи, — распорядился настоятель Михори.
Он не узнал меня.
Втянув плечи, я ощутила, как на мою спину опустилась палка. В одну секунду болевой сигнал посту пил в мозг. Теперь я понимала, почему настоятель велел мне убрать плечи. Это было проявление гуманизма в насилии.
Мы поклонились друг другу, и я попыталась отвлечься от ноющей спины и затекших ног.
Когда же боль утихла, я подумала о необыкновенной харизме настоятеля Михори. Монахи обязаны были быть строгими, и настоятель играл свою роль очень достойно. Он мало напоминал того вежливого человека, с которым в предыдущую пятницу разговаривали мы с Энгусом.
Нана Михори тоже играла свою роль, только эта роль была мне неизвестна. Мне хотелось понять, что связывало ее с Ному Идетой помимо кровных уз. Возможно, ей хотелось иметь какую-нибудь семейную реликвию, но как младшая дочь она не имела на это права. Тогда я могу предложить ей тансу еще раз.
Участие этой семьи в деле было несомненным, но все-таки головоломка не хотела складываться до конца. Два человека умерли, оба насильственной смертью. Что-то тут было не так.
Я попыталась представить, как стройная Нана, одетая в кимоно, преследует Сакая из Хаконе в Токио и за несколько минут расправляется с ним. Это казалось невозможным, учитывая еще и тот факт, что ни Нана, ни ее муж не умели водить машину. Акеми возила отца в больницу, когда туда отправили Казухито.
Связь была очевидна. А вот мотивы — нет. Я вздохнула.
Когда занятие закончилось, я не была уверена, что мои ноги еще когда-нибудь будут ходить. Но тем не менее я присоединилась к очереди, выстроившейся в столовую. Здесь монахи распаковывали небольшие пакетики с тремя чашками для пищи. Как и все остальные, я получила такой наборчик.
— Вы тут впервые? — прошептала старушка, которую я уже видела на занятии. — Они дают рисовую кашу. Я прихожу сюда три раза в неделю.
Если она ходила в храм так часто, возможно, она знакома с Казухито. Я поинтересовалась, не знает ли она, где можно его найти, и расстроилась, когда старушка отрицательно покачала головой. Возможно, в роли вице-настоятеля Казухито занимался другими делами.
Усевшись между старушкой и девушкой из Европы, я наблюдала, как монахи молча проходят между людьми, раскладывая в чашки еду. Когда все были обслужены, старший монах благословил пищу и заставил нас повторить несколько сутр. Ели мы быстро. Даже не успевали поговорить.
Мои занятия дзен закончились. Я прошла мимо монахов, державших в руках огромные шляпы, в которых они собирали пожертвования на храм. Шляпы выполняли разные функции: защищали от жары и от дождя, а также не позволяли своим владельцам смотреть в глаза тем, у кого они просили денег.
Забавно, что монахи были в Хорин-Джи такими защищенными. У них была крыша над головой, еда, бесконечное сидение в позе лотоса и связанная с этим боль. Но и работа у них была не из легких. Я наблюдала, как молодой монах возился с кустиками герани. Услышав мои шаги, он обернулся.
Это был тот самый бегун, кого я видела на дорожке Акеми. По взгляду стало понятно, что монах меня узнал. Он поклонился.
— Мы встречались, — сказал он.
— Да, я только что ходила на занятие.
— Правда? Вы же иностранка, не так ли?
— Наполовину. Но живу я здесь, — сказала я
— В чайном домике?
Я хотела было сказать, что приехала из Токио но потом подумала, что он мог видеть мои вещи через окна, и решила не лгать.
— Я живу в чайном домике из-за некоторых обстоятельств. Это только на несколько дней, — попыталась оправдаться я, — у меня есть разрешение.
— Михори очень щедры, это правда, — сказал монах, подходя ближе ко мне. — Но это смешно — как можно жить в таком месте?
— Мне очень хочется изучать буддизм, — соврала я, отступая.
— И вам нравится? — Он не шевелился, но глаза его, казалось, смотрели прямо мне в душу.
— Я думаю, что дзен излишне жесток. Зачем такая боль?
— Через какое-то время ты к ней привыкаешь, — мягко сказал он. — Но, я вижу, вы уже знаете, что такое боль.
— Не понимаю.
— Вы занимаетесь дзюдо с дочерью Михори, разве нет? — Он махнул рукой на мои брюки, которые, как я догадалась, были частью униформы. — У вас рана. — Монах протянул палец и нежно коснулся моей щеки.
Я замерла. Сначала от шока, что незнакомец при коснулся ко мне — даже мои родственники не трогали меня, — а еще от бесспорной чувственности этого прикосновения. Даже когда он убрал руку, я ощущала тепло там, где она касалась моего лица. Было что-то неземное в этом человеке и его прикосновении, и я подумала, не занимается ли он чем-то вроде акупунктуры или хилинга.
— Я не спортсменка, — сказала я, когда голос вернулся ко мне, — это была просто случайность.
— Храм всегда служил убежищем, — снова возвращаясь к работе, сказал монах, — во времена сёгунов женщина не имела права на развод, даже если муж был последним подонком. Но если они приходили сюда, мужья не могли вернуть их силой. Женщины называли Хорин-Джи «замком разводов».
— Но ведь это не женский монастырь. Все монахи и священники — мужчины! — воскликнула я. — Женщина не имеет права присоединиться к ним.
— Существуют традиции, которые нельзя изменить, — сказал он. — Но женщины могут приходить сюда на дзадзен по утрам и вечерам.
— Раз уж вы знаете так много об истории монастыря, можно я спрошу у вас кое-что о Михори?
— О друзьях, разрешивших вам остаться здесь? — удивленно спросил он.
— Из какой семьи происходит госпожа Михори? Она ведь не из Камакуры?
— Думаю, из Токио, — сказал он. — Но я не знаю никаких сплетен. Обычно мы ведем очень тихую жизнь и такие разговоры — как, например, сейчас с вами — случаются крайне редко.
— Ладно, мне пора идти. Было очень приятно побеседовать с монахом.
— Это была неформальная встреча. Я даже имени вашего не знаю.
— Симура Рей, — ответила я так, как принято в Японии — сначала фамилия, потом имя, — а вас?
— Меня зовут Ваджин. Я приглядываю за этим местом. Садовник.
— Акеми не будет сегодня днем, — ощутив неожиданный прилив симпатии, сказала я, — вы можете бегать по дорожке, она не увидит вас.
— Вы имеете в виду, что не будете больше жаловаться на меня? — рассмеялся Ваджин.
— Я рассказала только потому, что вы видели меня на частной территории и я не знала, что вы предпримете.
— Но вам же разрешили, — с сарказмом заметил он, — какая разница, что я мог сказать?
Развернувшись, я пошла в женский туалет и помыла руки и лицо, потому что все еще чувствовала прикосновение Ваджина к синяку под глазом. Но когда я взглянула на себя в зеркало, то едва устояла на ногах: синяк исчез.
