— Не достаточно, чтобы уехать из Японии, — проглотив ком в горле, выдавила я.
— Эй, я еще не уезжаю! Все можно отменить.
— Несправедливо заставлять тебя жить здесь, если ты чувствуешь себя изгоем. Ты молод и свободен, и у тебя есть миллион вариантов карьеры, — сказала я, ощущая еще большую печаль. — Я не хочу тебя удерживать.
— Нельзя было мне говорить то, что я сказал. Нужно было просто смолчать! — страдальчески воскликнул Хью.
— Это никогда не срабатывает, — покачала головой я.
— Думаю, ты права. — Его голос стал ниже и сдержаннее. — Я бы хотел поговорить с тобой, но мне надо идти. Не забудь взять свои деньги из серванта, они в верхнем ящике с левой стороны.
Я только пронзительно взглянула на него.
— Энгус продал четыре твои гравюры, помнишь? Увидимся. — Он вышел так быстро, что я едва успела попрощаться.
Все вернулось на круги своя. Я стояла под душем и первый раз в жизни не наслаждалась этим. Потом я вытерлась, оделась и позвонила в антикварный магазин господина Исиды. Телефон звонил бесконечно — он не доверял автоответчикам. Решив в последний раз взглянуть на тансу, прежде чем подготовить его для отправки на склад Исиды, я прошла в студию с удивлением услышала стон откуда-то снизу. Из-под одеяла и горы скрученных простыней на меня уставился Энгус.
— О, я не хотела на тебя наступать! — извинилась я, внимательно вглядываясь, чтобы быть уверенной, что больше никого под одеялом нет. — Ты все это время был здесь?
— Нет, я был в клубе «Вам сюда», потом в «Газовой атаке», потом в одном месте под названием «Андеграунд», которое ты точно не знаешь, — сказал Энгус, зарываясь обратно в подушки. — Я пришел, когда ты была в душе. Вряд ли ты бы хотела, чтобы я сунул голову в дверь и сказал: привет.
— Совершенно верно, — присев на корточки рядом с футоном, ответила я. — Не против, если я взгляну на тансу, пока ты отдыхаешь?
— Что ты хочешь увидеть? Там опять полно моей одежды.
— Обещаю, что не буду шпионить. Только хочу проверить состояние комода.
— Ну, ты же владелица. Действуй. — Энгус повернулся на бок, продолжая наблюдать, как я открываю один за другим ящики комода.
Одежда Энгуса переваливалась через края ящиков, а один из грязных носков застрял в узкой щели между стеной и задней поверхностью тансу. Я аккуратно потянула за него, стараясь не порвать материю, и дно тансу сдвинулось.
— В последнее время такое постоянно происходит, — сказал Энгус. — Что-то сломалось, и теперь дно приподнимается.
Через минуту до меня дошел смысл его слов. Я стукнула по деревянной панели, которая представляла собой дно тансу, и услышала глухой звук.
— Это фальшивое дно. И ты знал об этом все время? — Я уставилась на скомканное одеяло, которое прикрывало Энгуса.
Не услышав ответа, я перевернула тансу на бок, вытащила панель и обнаружила неутешительно пустое пространство.
— Ты ничего здесь не находил, ведь так? — спросила я.
— Только рулон какой-то старой бумаги, — пробормотал Энгус из своего кокона.
— Что ты с ним сделал?
— Я его использовал. Он был старым, но у тонкой бумаги оказалась подходящая текстура.
— Ты мог выкинуть предмет старины? — Я все еще не знала, что это была за вещь, но достаточно расстроилась, чтобы стянуть одеяло с лица Энгуса.
Он откатился от меня по футону и пробормотал в подушку:
— Я знаю, что ты не любишь, когда я курю в квартире. Но ты переехала, а Хью было все равно.
— Не важно. Что случилось с бумагой?
— Я ее скурил.
Я попыталась расшифровать это странное заявление.
— Ты имеешь в виду, что разрезал бумагу, чтобы сделать сигареты?
— Что-то еще осталось. Это был очень длинный рулон.
— Пожалуйста, покажи. — попросила я.
Сползший с футона Энгус оказался в одних трусах, но этот факт меня не волновал. Я смотрела, как он протянул длинную худую руку к верхней части книжных полок и скинул длинную и тяжелую тубу с плакатами. Она была мне знакома: там лежал мой диплом из Беркли, который я еще не успела вставить в рамку. Энгус снял крышку с тубы и вытащил толстый рулон бумаги. Я сразу же увидела, как был обкромсан один из его краев, но ничего не сказала. Энгус передал мне рулон, и я развернула его, использовав тяжелые книги Хью, чтобы прижать концы.
— Видишь, я же тебе говорил, что это просто каракули. Как будто кто-то проверял свою кисть, — пробормотал Энгус.
Письмена напомнили мне водопад: падающие каскады букв, выстроенных в вертикальные линии поперек восьмифутового ряда скрепленных листов бумаги. Иероглифы были желтыми, красными и цвета индиго, некоторые из них были украшены золотыми хризантемами. Такого рода бумагу использовали в период Момояма начала семнадцатого века, и, возможно, каллиграф был аристократом, а не монахом. Пристальнее вглядевшись в письмена, выполненные в знаменитом неразборчивом, но изящном стиле coco, я смогла распознать иероглифы «река» и «гора». Писатель сделал эскиз горы Фудзи. Может, это был журнал путешествий?
— Что было на части, которую ты отрезал? Ты помнишь? — спросила я Энгуса.
— Без понятия, — пожал плечами он. — Теперь, когда ты его развернула, он стал похож на что-то стоящее. Проклятье, я опять все испортил. — Казалось, Энгус убит горем.
— По крайней мере, ты мне сказал, что свиток существует, — вздохнула я. — У тебя остались сигареты?
— М-м. Думаю, да. Это поможет? — Когда я кивнула, он вернулся к тубе с дипломами и достал пять толстых сигарет. — Я уже три скурил, прости. Эти я для тебя разверну.
Через минуту мы исследовали пять слегка свернутых кусочков бледно—голубой бумаги. Я их приложила друг к другу, чтобы получить последнюю строку текста. На одном из кусочков было крошечное пятно алых чернил — возможно, край печати художника. Остальное, полагаю, было скурено.
— Бумага стоит того, чтобы ее склеивать? Что там написано?
— Я должна изучить свиток, — сказала я. — Очень плохо, что он не попал к нам в своей оригинальной коробке. На ней бы стояло имя художника, описывалось бы содержание и было бы указано время изготовления.
Я уже знала, куда пойду — в исследовательский центр токийского Национального музея. Но я не понесу с собой свиток — он слишком ценный. Вместо этого сделаю несколько снимков.
Я ходила вокруг свитка со своим «Полароидом», фотографируя все крупным планом.
Энгус разразился вопросами.
— Это сколько-нибудь стоит?
— Я бы сказала, что да. Свиток этого периода продали в прошлом году в Сан-Франциско за сорок тысяч долларов.
— Полагаю, он не был кем-нибудь загублен. Извини, Рей.
