Потом мне на выручку подоспела сама судьба. Вашек как раз объяснял упражнение, которое называлось «кувырок с подбросом из упора назад» или что-то в этом роде, и для наглядности помогал себе руками. Перед ним стояла тарелка, полная тршебоньского соуса. То, что произошло дальше, имело безусловное право быть включенным в список дурацких личных достижений этого атлета — тех его достижений, которые достойны стать киногэгами. Он хотел опереться руками о стол, чтобы продемонстрировать этот самый кувырок, но оперся о тарелку с соусом. Последний взметнулся вверх и залил барышню Серебряную: от груди до колен ее покрывал теперь слой вареных измельченных молок.
Она неподражаемо взвизгнула:
— Господи! Новое платье!
Вашек оцепенел. Потом, двигаясь, как робот, он достал из кармана грязный носовой платок и устремил свою негнущуюся руку к бюсту барышни Серебряной; на полпути его рука сменила направление и начала судорожно размазывать соус по подолу.
— Погодите! Не надо!
Девушка резко поднялась. В ее глазах стояли слезы, что вызвало у меня сильнейший прилив нежности. Я никогда не видел ее плачущей, да к тому же из-за нового платья. Но тут уже официант заметил, что произошло; торопливо, точно при капитализме, подлетев к пострадавшей, он принялся хлопотливо ее опекать:
— Будьте так любезны пройти со мной на кухню. Мы попробуем смыть это теплой водой.
Олицетворенная взволнованность, он увел русалку, горестно взирающую на свой подол и провожаемую любопытными взглядами. В ее черных глазах явственно поблескивали слезинки, и моя нежность сменилась мощным валом глубокого сочувствия. Второй официант подошел к Вашеку, произнес с насмешливой вежливостью «Разрешите?», ловко переставил тарелку с остатками соуса на сервировочный столик и пометал скатерть.
Когда мы сели на свои места, Вашек был бледен и совершенно уничтожен.
— Обхохочешься, а? — промямлил он.
— Да уж, — согласился я. — Надеюсь, ты к этому так и отнесешься.
К счастью, он думал иначе. И сказал:
— Я пошел.
— Топить горе в вине?
Он не слушал.
— Пожалуйста, скажи ей, что за платье я заплачу. Вот… — он извлек из бумажника пятьдесят крон. — Это за обед.
— Погоди! Есть-то я его за тебя не буду!
— Значит, вернешь. И отвези ее домой на такси. Ей надо будет переодеться. Я пошел.
— Размазня ты, вот кто!
— Без тебя знаю. И совершенно незачем мне об этом напоминать.
— Дождись ее и извинись. И сам вези ее на такси. В такси можно начать атаку.
Я подначивал его совершенно безбоязненно, я знал, что он никогда так не поступит.
— Пока, — буркнул он, чуть не плача.
— А билеты?
Он остановился и снова достал бумажник.
— Вот они. Бери все. Теперь мне туда дорога закрыта.
И тут меня осенила гениальная идея.
— Открыта! Ее там не будет. Она сказала, что ей надо поехать к каким-то родственникам. Если ты не против, я захватил бы Веру.
— Естественно, я не против.
Я вернул ему один билет.
— Оставь его себе и приходи. Не дури, понял? Вере ты нравишься. А я попробую как-нибудь уладить эту историю с платьем.
Вашек обреченно махнул рукой, однако билет забрал. И направился к выходу. Его жуткая спортивная кепка скрылась за углом.
Я уселся поудобнее и поглядел на два оставшихся рыбных соуса. Из тарелки барышни Серебряной торчала ложечка с отпечатком ее пальчика. У меня уже появился четкий план действий, который мне нравился. Это была дьявольская вариация на тему нашего давнего гимназического трюка. На гимнастику я вместо себя отправлю Веру, а барышне Серебряной навру, что с билетами ничего не получилось. Вашек сейчас как раз нуждается в женском сочувствии, а Вера — женщина просто изумительная. Ну, а после того, как я ей такое устрою, она, надо надеяться, придет в расположение духа, благоприятное для моих замыслов.
Если только Вашеку не помешает, что я его друг. Впрочем, с самого сотворения мира это еще никому не мешало.
Она вернулась в чужом цветастом платье и с заплаканными глазами. Я заявил ей, что Вашек с извинениями удалился, но ее, к моей радости, это нимало не заинтересовало.
— Совсем новое платье! — причитала она. — Сегодня я надела его в первый раз!
— Я куплю вам другое.
— Спасибо! — отрезала она. — Господин профессор Жамберк оплатит химчистку.
— А давайте я ее оплачу?
— Меня облил профессор Жамберк.
Я схватил тарелку.
— Тогда я вас тоже оболью!
— Значит, оплатите химчистку той девушке с кухни, которая одолжила мне это платье. Она рыжая, и у нее нет двух передних зубов.
— Я убью вас! — произнес я негромко и почти серьезно.
Глаза у нее блеснули.
— Вас повесят, и одним нахалом станет меньше.
Барышня Серебряная мрачно ела суп и всем своим видом давала понять, что не желает больше обсуждать со мной темы платья и любви. Она сожалела о своем новом платье, а я — о его хорошо продуманном декольте, ибо из этой цветастой дряни бархатное плечико не показывалось. Царила тишина, да такая, что я стал невольно прислушиваться к звяканью ложек за соседними столиками. Когда принесли щуку, я предпринял еще одну попытку.
— Вы когда-нибудь возьмете меня с собой в зоопарк? Вы же пойдете туда еще раз, чтобы проведать шимпанзе?
— Нет, — твердо сказала она. — Я пойду с вами на гимнастику. Но не ради вас, а ради господина профессора. Как бы он не закомплексовал из-за моего платья.
Мне показалось, что к ней потихоньку возвращается ее обычное настроение, в котором она бывала склонна шутить.
— Вечером я принесу вам билет. В первый ряд.
— В первый ряд?
— Конечно. Мы вас ценим.
— Вы? — спросила она. — А я думала, профессор Жамберк.
— Я ценю больше.
— По-моему, молодой человек, вы что-то путаете. И не разговаривайте, в рыбе полно костей. Я пойду с вами сегодня в гости, да не забудьте прихватить билет на гимнастику. В пять у Национального театра.
И на этом стоп. Щука сразу стала на удивление невкусной. Ножи холодно позвякивали, барышня Серебряная вальяжно ела и пила морс. Цветастое платье было таким омерзительным, что вихрастая головка красовалась над ним, как сказочная тропическая орхидея, выглядывающая из мусорной корзины.
Потом она бронзово воссияла на Вацлавской площади. Но тут к нам пристал какой-то любитель собак: всю дорогу до «Зверэкса» он развлекал барышню историями о глистах у животных.
Я молчал и так скрипел зубами, как будто меня самого донимали солитеры.
