Поперечно-полосатая дама с блаженной улыбкой приблизилась к помосту, на котором только что украсили наградой мопса. Водрузив на возвышение свою собаку, она решительно последовала за ней. Помост затрещал. Песик высунул длинный розовый язык и привычно облизал хозяйкино лицо. Фотограф замахал руками, прокричал что-то. Дама обратилась к собаке с несколькими словами, и она послушно повторила процедуру облизывания. Фотограф щелкнул затвором. К помосту вальяжно подошел толстяк и повесил на собачью шею медаль на красно-сине-белой ленте; собака не протестовала. Ее обрамленная триколором мордочка выглядела глупее некуда. Несколько зрителей засмеялись.
Все было как-то нереально. Место полосатой дамы заняла барышня Серебряная, она обхватила уродца-бультерьера за шею и, улыбаясь улыбкой кинозвезды, приблизила свое милое личико к его морде. Ветерок донес до меня восторженный голос собаковладелицы: «Вы так хорошо смотритесь вместе!». Фотограф заметно оживился, он то припадал на одно колено, то вскакивал, то отдавал отрывистые команды. Барышня Серебряная улыбалась, как кинодива; вошедший в роль чемпион попытался облизать ее прекрасное лицо. Его одернули, кто-то за спиной фотографа мяукнул по-кошачьи, и собака тут же, навострив уши, с тупой подозрительностью уставилась в объектив. Фотограф щелкнул, пес обиженно затявкал, но дело было сделано. Барышня Серебряная извлекла из кармана кусочек сахару, и к голосам зрителей, полосканию на ветерке флажков и вымпелов и отдаленному лаю узников добавилось сосредоточенное собачье хрумканье.
Я незамеченным простоял в толпе больше двух часов, пока не объявили перерыв. Барышня Серебряная, этот кофейный розан, была для собачников чем-то вроде фактотума: она стучала на машинке, носила туда-сюда бумаги, ласково чесала за ухом взбудораженных собачек, мило беседовала с их владельцами, оказывала первую ветеринарную помощь и расточала улыбки. Впрочем, пиком всей ее деятельности были сценки с фотографом: по неведомым причинам каждый участник увековечивался не только со своим хозяином, но и с этой красивой девушкой, целиком посвятившей себя заботе о зверях.
Вот именно что целиком — я в жизни не встречал такой девушки! То есть, само собой разумеется, при виде пуделей и котят у барышень обычно случаются приступы чувствительности. Этакой бесчувственной чувствительности, которая так подходит к образу нежных юных созданий. Одно из них, в изящном габардиновом костюмчике, называвшее себя киноартисткой, сюсюкало как-то с котом, которого его владелец, поэт Коцоур, нарочно сделал тезкой академика Брата. «Утю-тю-тю!» — восклицала девица, чуть ли не целуя кота. Но тут котик зацепил коготком габардиновую нитку, и на девичьем лице, которое в тот момент не видел никто, кроме мета, отразились истинные чувства красавицы. Грубо схватив академика Брата за шкирку, она самым жестоким образом оторвала любопытную лапку от габардина. А потом академик Брат пролетел по воздуху, подобно тряпке, и чуть не опалил себе шерстку о раскаленную печь.
Но барышня Серебряная принимала симпатичные позы рядом с сенбернаром, который был почти с нее ростом, и рядом с явно склонным к шизофрении той-терьером, избалованным настолько, что половинка косточки, служившей материальным довеском к медали, так и осталась валяться на траве несъеденной. Она ласково прижималась лицом к мальтийским пинчерам (глаз не видно, а носы большие и черные), и к желтым клыкам грозного дога, что в порыве игры чуть не уронил ее на газон, а сахар проглотил целиком, даже не жуя, и к достойным селадона бородке и усам карликового пуделя, похожего на экзотического негритянского божка. Наконец до меня дошло, что друзья божьих тварей, кажется, намерены составить из этих фото настенный календарь. И тогда я решил, что впервые в жизни куплю себе календарь. Ни разу я его не покупал. Нужды не было. Я не планировал свою жизнь, а то, что меня интересовало на данный момент, всегда держал в голове.
Я остановил фотографа неподалеку от мужского туалета.
— Простите, пожалуйста! Для кого вы делаете снимки этой девушки с собаками?
Он окинул меня оценивающим взглядом.
— Желаете снимочек?
Я кивнул.
— Из этого получится серия открыток, — объяснил мужичок. — Это сейчас пользуется спросом. Киноактрисы, знаете ли…
— Ну да. Писатели…
— Они тоже, — как-то нехотя признал фотограф. — Но все же главным образом девушки — и еще животные. Вот мне и пришло в голову объединить это в серию под названием «Красавица и зверь». Ничего идейка, а?
Теперь я, в свою очередь, угадал его подавленную, однако неудержимо рвущуюся наружу страсть к частному предпринимательству.
— А могли бы вы сделать для меня… частным образом… одну такую серию?
Он деловито записал мой адрес и пообещал выслать фотографии в течение двух недель наложенным платежом.
И это тоже случилось в моей жизни впервые. Мне никогда не были нужны фотографии. С меня хватало и оригиналов. А сейчас вот взял и заказал целый набор.
В ресторане самообслуживания я занял очередь за барышней Серебряной. Она меня не видела, повсюду царили давка и суматоха, потому что дело касалось еды. Я со своим деревянным подносом тащился за манящими кофейными плечами и вдыхал аромат ландыша.
Она вела шутливый спор с толстяком-диктором о том, что следует есть. Диктор рекомендовал свиную отбивную — потому как ей надо поправиться, а то она худая, как щепка. Барышня Серебряная в своей обычной манере закатывала глаза и тоном столь же наигранным, как и тон этого трактирного шутника-самоучки, ужасалась своей стремительно увеличивающейся талии. При этом талия у нее была тоненькая, такая, что я просто диву давался, как в столь крохотном пространстве может уместиться человеческий желудок. И болтала она такие банальности, что я ее просто не узнавал. Но это была она. Барышня Серебряная. И толстяк, тоже околдованный ее очарованием, рявкнул повелительно на повариху: «Отбивная, кнедлики, капуста — два раза!», а потом, похожий на опоенного шмеля, поплелся, спотыкаясь, следом за изумительной красоты попкой морской русалки в обеденный зал.
Когда они уселись, я подошел к их столику.
— Здесь свободно, барышня?
Она повернула в мою сторону знакомый антрацит.
— А, это вы! — произнесла она ледяным тоном. — Что ж, садитесь.
Я повиновался, чувствуя себя весьма неуютно. Барышня Серебряная представила нас друг другу — все так же холодно.
— Господин редактор Леден — господин Бартош.
— Бартош! Очень приятно. Бартош! — с воодушевлением воскликнул толстяк, протягивая мне руку. — Тоже любитель животных?
И он посмотрел на меня с невероятным дружелюбием.
Прежде чем я успел ответить, барышня Серебряная заявила:
— Господин редактор у нас специализируется по самкам.
На лице у толстяка отразилось недоумение.
— По самкам? Это как же… в исследовательских целях?.. Собачек изучаете?
— Барышня шутит, — сказал я. — Вы не обижайтесь, но я предпочитаю собакам кошек. Кошечек. — Говоря это, я старался проникнуть взглядом за антрацитовую преграду.
