— Факт.
— Вот видишь, — проговорила Даша. — Уж если Карел так сказал, то это что-то значит. Ему почти ничего не нравится.
— Я читала ваш сборник… «Здесь и сейчас». Мне пятнадцать было… — Девушка помолчала, слова почему-то никак не шли у нее с языка. — Мне тогда ужасно понравилось, — наконец проговорила она и добавила торопливо: — Ужасно! Факт!
Я улыбнулся. В душе — кисло, внешне — как я, во всяком случае, надеялся — снисходительно. Я отлично понял скрытый смысл словечка «тогда», а Фрейда в своей душе я пока усмирять умел.
— Да что там, грехи молодости! — Я махнул рукой. — Вот если я стану писать, как вы, тогда меня будет с чем поздравить!
И я не кривил душой. Откуда-то всплыл день в начале лета, который я провел, читая рукопись этой вот щуплой грустной девушки. Я исходил тогда ревностью над буквами, потому что от них веяло чем-то таким, что в моих собственных буквах уже давным-давно подохло. Как и во всех тех книгах, что мы печатали тысячными тиражами. Нечто такое, чем все мы любим клясться и на что плюем в своих книжках с высокой колокольни. И называется это «что-то» жизнью.
Цибулова покраснела.
— Ну что вы! Я вообще не умею писать стихи.
— Умеете, — сказал я. — Только в прозе.
Не успела она мне возразить, как заскрипела узенькая деревянная лесенка, по которой надо было взбираться на второй этаж уютного кафе «Мокка», и над полом показалась — с затылка — голова шефа. Она быстро поднималась все выше и выше, пока наконец не обернулась и не заметила меня.
— A-а, привет! — сказал шеф без малейшего энтузиазма и забегал глазами по кафе. Сначала я удивился, чего это он так ими рыщет, а потом сообразил, что ему явно нужны не мы. Закончив инспектирование помещения, он, кажется, пришел к выводу, что объект его поисков сидит во втором зале за углом, украшенным сахарной копией Венеры Милосской. Кого бы ни искал шеф, увидеть этого «кого-то» от нашего столика мы не могли. Он уже совсем было собрался сделать нам ручкой, когда меня осенила совершенно шальная идея.
— Вы ведь незнакомы, да? — произнес я светски и, не дав никому опомниться, представил Цибулову шефу: — Товарищ Цибулова — товарищ Прохазка.
— Ах, это вы! — сурово проговорил шеф, снимая взглядом с прыщавой писательницы ее несвежий свитерок. — Вашу книжку мы отвергли.
Цибулова тут же задрожала снова. Расплачься, Цибуличка, ну пожалуйста, просил я про себя. Пожалуйста, расплачься! Нарочно! Назло!
Но она не расплакалась.
— Слабо, товарищ! — неприязненным тоном продолжал шеф. — Вам следует побольше читать хороших чешских авторов. Старого, Жлуву, Матоуша…
— Мгм, — по-идиотски промычала Цибулова.
— Да и немного теории бы вам не помешало. Вы знакомы, например, с «Теорией отражения в чешской социалистической прозе» товарища Брата? Обязательно почитайте. Вы пока не владеете ремеслом.
У Цибуловой брызнули-таки слезы. Шеф заметил их и смягчился.
— Но вообще-то талант у вас есть. Это бесспорно. Вы умеете наблюдать людей, вот только вам не следовало бы выбирать для своих героев такую необычную среду обитания. Ближе к жизни, товарищ! Если напишете что-нибудь еще, приходите. Всегда с удовольствием прочитаю.
Он протянул ей руку, озарил своей ослепительно-желтой улыбкой и скрылся за углом. Для него проблема была решена. Он опять мог заниматься переизданием классиков и спать спокойно. А Цибулова могла по вечерам сочинять свои натуралистические истории об аморальных продавщицах и прочих отщепенцах. Каждому свое. Jedem as Seine.
Ее так трясло, что я испугался, как бы она чего не выкинула. Прыщавое лицо побагровело, серые глаза, как говорится, метали молнии.
— Засранец сраный! — прочувствованно сказала Блюменфельдова. — Нет, ты слышал?! Ремеслом она не владеет! Можно подумать, шедевры так косяком и прут! Отбиваться от них не успевает!
Цибулова повернулась к ней.
— Даша, скажи: ты правда думаешь, что это хорошая повесть?
— Псих ты, — сообщила ей Блюменфельдова. — Я не думаю, я знаю! И они тоже это знают. Причем лучше, чем ты!
— Так зачем же он так говорит?! — взорвалась Цибулова. — Почему он не говорит правду?! Да я ему глаза выцарапаю! Ишь, плешивец облезлый!
Она сорвалась с места и, похоже, готова была ринуться за угол, чтобы исполнить свою угрозу. Нам пришлось схватить ее за руки и силком усадить обратно. В ее глазах полыхало пламя, по которому я определил наличие у нее маниакальной формы графомании агрессивно-депрессивного типа и почти пожалел, что шеф не поговорил с ней подольше. Неплохо было бы посмотреть, как кто-то наконец реализует угрозы, выкрикнутые уже немалым количеством авторов и непосредственно относящиеся к шефовой физиономии.
Но у него всегда был нюх, так что за углом он скрылся как раз вовремя. Короче, мы проявили себя лояльными сотрудниками и крепко прижали Цибулову к стулу. Даша монотонно нашептывала ей на ухо непечатные слова, и они действовали на девушку, как снотворное. Когда мы напоили ее ликером, вытерли ей нос и утешили, я кое-что придумал и увенчал утешение предложением дружбы:
— Наплюйте на этого нахала и отправляйтесь-ка с нами в субботу потанцевать в Живогошть. Наша редакция устраивает там вечеринку, и мы приглашаем на нее своих авторов.
Приступ уже закончился.
— Но меня же не издадут, — печально буркнула Цибулова.
— Да ведь редсовет поручил нам заботиться о товарище Цибуловой! Даша, ты как считаешь?
Блюменфельдова посмотрела на меня с благодарностью.
— Как ты!
— Тогда я вас приглашаю!
— Факт?
Она подняла на меня свои серые глаза, до такой степени наученные жизнью, что в них всегда плескалось недоверие. Мне бы и в голову не пришло отыскивать там мир, описанный в «Между нами, девочками». И за этими ее словечками и вопросиками тоже ничего такого не скрывалось. Во всяком случае ничего, ради чего следовало бы посылать за границу телеграммы, собирать на заседания высокооплачиваемых мужчин и женщин, писать заумные отзывы, полные иностранных слов, и даже тревожить самого академика Брата и едва ли не предлагать прочитать эту рукопись хорошо информированному товарищу Кралу.
Я улыбнулся и ответил:
— Факт!
— Здорово ты придумал! — сказала Даша. — Мы там все налижемся, и он тоже, и тогда мы надаем ему по морде так, что она у него раздуется, как арбуз!
А потом случилось еще вот что: когда мы уже удалялись от кафе «Мокка», я случайно обернулся и увидел, как из троллейбуса прямо перед кафе выскакивает какая-то девушка, издали страшно похожая на барышню Серебряную. Но я был в обществе двух девушек, по одной с каждой стороны, и вернуться не мог.
В кафе сидел мой шеф. Если это действительно была Серебряная, то что она, собственно, там потеряла? Вашека же там не было.
