— Завтра в два часа, — отвечает Анхель.
— Среди бела дня, — замечает Габриаль.
Анхель кивает.
— Очень амбициозно.
Это первые слова, которые Амо произносит за прошедший час, но они сопровождаются такой милой улыбкой, что у Анхеля становится немного легче на душе.
Койот снова тычет пальцем в хитросплетение линий.
— Он привезет водолазное снаряжение, головные лампы, кислородные баллоны, подводные ружья. Если нам придется нырять в подземные водоемы, то мы сможем это сделать. Снаряжение заберут Амо и Анхель. Амо, как у тебя с итальянским?
— Вполне сносно.
— Хорошо. Анхель не будет ни с кем разговаривать, я подчеркиваю — ни с кем, — он произносит это так, словно Анхеля нет в комнате, — и тогда все будет в полном порядке. Проблем не будет.
— Будем ли мы связываться с Сепульхри? — спрашивает Анхель. — Или нам будет проще прорваться туда самим?
— Эти карты — только страховка, а Сепульхри — это ниточка, на которой висит наша жизнь. Я участвую в этом деле только исходя из допущения, что все это — часть большого плана.
— Быть живым — это здорово, — изрекает Габриаль.
— Конечно, хорошо, — кивая, соглашается Койот. — Вы должны знать, что работаете под руководством Чарльза Меррика, выдающегося археолога и специалиста по древним языкам Мидлберийского колледжа; на кафедре он появился недавно, после длительных и успешных раскопок в Египте.
— Примите мои поздравления, — сухо улыбаясь, говорит Анхель.
Койот лезет в карман и, как фокусник, извлекает оттуда письмо.
— Подписано Папой. — Он вытаскивает из конверта лист бумаги и начинает читать, не заглядывая в текст. — Прошу оказывать любезное содействие профессору Меррику, обеспечить его доступ в архивы и свободное общение с отцом Амброзием Сепульхри, руководителем отдела реставрации, и снабдить их мороженым и пирожными по окончании всего дела.
— Ты подделал подпись Папы? — Анхель недоверчиво пялит глаза на Койота.
— Неужели ты думаешь, что Папа сам подписывает такие документы?
— Ты подделал подпись того, кто подделывает подпись Папы?
— Да, и, надо сказать, неплохо это сделал. — Койот показывает письмо Габриалю. Габриаль смотрит, потом снова переводит взгляд на карту и начинает вести палец вдоль тонкой линии.
— Как точно мы можем определить местонахождение Завиот? — спрашивает он.
— Как точно мы вообще можем что-то определить? — Койот с минуту смотрит в карту. — Процент успеха — шестьдесят — семьдесят, карты очень старые, но вряд ли у кого-нибудь были веские основания что-то менять или перемещать. Вероятно, только Общество точно знает, где она.
— Или что это вообще такое, — добавляет Габриаль.
— Как бы то ни было, никто туда не входил, и предположительно десять лет назад Ватикан устроил там новую систему охранной сигнализации, освоил, так сказать, последние достижения в этой области, и никто не дал им поводов усомниться в этом.
— Так ли? — спрашивает Габриаль.
Койот смотрит, но не понимает.
— Последнее ли это достижение и реально ли она установлена?
— Нет, на самом деле — нет, — отвечает наконец Койот.
Габриаль молчит.
— Каждый из нас понесет в рюкзаках по двадцать фунтов, — продолжает Койот свой инструктаж. — По большей части это будет очень хрупкий и деликатный груз, поэтому в течение следующих трех дней вы будете совершать тренировочные пешие прогулки. Поклажу вы понесете чисто туристическую — книги и воду, для веса. Ходите по холмам, болтайтесь по улицам, стараясь не задевать прохожих, учитесь резко сворачивать в боковые улочки и чувствовать габариты рюкзака за спиной.
Он поднимает руки.
— Мы в Риме, джентльмены, осматривайте достопримечательности, кто знает, может быть, другого случая вам не представится.
49
Нет, в самом деле, отец Малахия вовсе не такой старик, каким был его отец, Малахия знает, как тот выглядел, и чувствует разницу. И все же святой отец не понимает, почему он горбится при каждом движении, почему хрустят и скрипят его кости. Выпрямившись во весь рост, он подходит к единственному в комнате окну. Оно закрывается бесшумно, как закрывается здесь все. Это Ватикан, здесь не бывает иначе. Створка беззвучно встает на место, Малахия идет к кровати, ощущая легкий озноб. Он удивляется невесть откуда взявшейся дрожи — неужели он так и не привык к итальянским сквознякам, пробирающим до самых костей и так не похожим на ветры его родины. Отец посмеялся бы над ним — какой же он ирландец, если так боится погоды. Но сам отец умер от воспаления легких, и Малахия уверен, что доконал его все-таки ветер.
И вот он оказался здесь, десять лет спустя, давно забыв свое старое ремесло и утратив прежнюю ловкость пальцев. Теперь Малахия счастливый человек, он не помнит времени, когда бы он был счастливее. Он сумел выполнить предсмертное желание отца. Кто знает. Кто бы мог подумать, что его отец не хотел, чтобы его сын превратился в старого вора, каким был он сам? Кто мог знать, что он захочет, чтобы его сын стал священником?
Эта перемена тяжким бременем давит на плечи Малахии, и, вероятно, ему еще придется расплатиться с людьми, которые переправили его из тюремной камеры в Ватикан. Он никогда не думал о том, что такие люди есть, или о том, что его отец был знаком с такими людьми, более того, он никогда бы не догадался, что эти люди были должны его отцу какую-то малость. Теперь, в данный момент, все это вряд ли имеет какое-то значение, тот день давно миновал, и только благодаря этому факту Малахия стал хорошо спать по ночам, и, возможно, настанет наконец такой день, когда он стряхнет с плеч старые долги. Этому, думает он, учил Иисус в своих притчах — плати свои долги, невзирая на то, кто твои кредиторы.
50
Человек по прозвищу Тысяча Пальцев стоит в длинной, как пенал, комнате и разговаривает по телефону. Рукоятка трубки сделана из слоновой кости, из бивней большого слона редкой исчезающей породы. Слон был убит в славном сражении и похоронен с почестями, а из его бивней сделали несколько предметов, полученных людьми, пережившими долгие ночи, чтобы увековечить память о великом слоне. Из бивней получились две телефонные трубки и набор щеток. Всего получилось двадцать щеток, отданных людям, заслужившим такую честь. Другая же трубка находится сейчас в тысяче миль, и держит ее не кто иной, как Русский, который говорит в нее, растягивая гласные и взрываясь временами звонкими согласными. Они беседуют не спеша — Тысяча Пальцев и Русский, два человека, знающие друг друга целую вечность, видевшие очень много крушений.
— Мне надо, чтобы ты приготовил оружие, — говорит Русский. — Надо, чтобы все было сделано старым способом.
На линии повисает долгое молчание. Русский слышит, как тикают на его запястье часы, как меняется с ходом времени угол между тонкими стрелками.
