– Он в номере мисс Стратфорд, сэр. В
двести третьем. Он просил, чтобы ему пересылали все сообщения. Позвонить?
Сейчас одиннадцать часов, сэр.
– Нет, спасибо, я поднимусь сам.
Джулия наклонилась над мраморной раковиной и
умылась холодной водой. Ей не хотелось смотреться в зеркало. Она медленно
вытерла полотенцем глаза и, обернувшись, увидела, что Рамзес ушел в гостиную.
Оттуда доносился приглушенный бас Самира.
– Конечно, я помогу вам, сир. Только с
чего мы начнем?
В дверь отрывисто постучали.
Рамзес скрылся в спальне, а Самир пошел
открывать.
Это был Эллиот. Их глаза встретились только на
миг, потом Джулия отвела взгляд. Не в силах осуждать его, смотреть на графа она
все же не могла, он тоже приложил к этому руку. Он все знает, он знает даже
больше, чем она. Как отвратительна эта история!
Она направилась в гостиную и уселась на стул в
дальнем углу.
– Я пришел по делу, – сказал Эллиот,
глядя на Рамзеса. – У меня созрел кое-какой план, и мне требуется ваша
помощь. Но перед тем как изложить свой замысел, хочу напомнить, что вам крайне
опасно находиться здесь.
– Если меня найдут, я опять убегу, –
пожав плечами, сказал Рамзес. – Ну и какой у вас план?
– Я хочу вывезти отсюда своего сына и
Джулию. Что произошло после того, как я ушел? Вы мне расскажете?
– Она именно такая, как вы и говорили.
Сумасшедшая, страшно сильная и опасная. Только теперь она здорова. С ее телом
все в порядке. И у нее теперь небесно-голубые глаза, как у меня.
– Ага.
Эллиот погрузился в молчание. Похоже, он
испытывал боль и даже задержал дыхание, чтобы превозмочь ее. Джулия вдруг
поняла, что он пьян, здорово пьян. Она впервые видела его в таком состоянии. Он
был расстроен, взволнован и пьян. Потянувшись к бокалу Самира, наполовину
наполненному коньяком, Эллиот рассеянно выпил.
Самир спокойно шагнул к маленькому бару в углу
гостиной и принес ему бутылку.
– Вы спасли мне жизнь, – сказал
Эллиот Рамзесу. – Благодарю вас.
Царь пожал плечами. Джулии показалось, что
между этими двумя людьми установилось какое-то особое взаимопонимание. И не
было никакой враждебности.
– Так что насчет вашего плана? –
спросил Рамзес.
– Вы должны мне помочь. Вы должны лгать.
Вы должны делать это убедительно. В итоге с вас снимут обвинения в тех
преступлениях, в которых вы подозреваетесь, а Джулия с Алексом смогут спокойно
уехать отсюда Самира тоже не станут ни в чем обвинять. Тогда можно будет
заняться другими делами…
– Я не собираюсь никуда ехать,
Эллиот, – устало сказала Джулия. – Но Алексу должны разрешить выезд
как можно быстрее.
Самир налил Эллиоту еще коньяку, граф
машинально принял бокал и выпил.
– А джин есть, Самир? Я предпочитаю
напиться джином.
– Вернемся к делу, милорд, – сказал
Рамзес. – Мне нужно исправить свою ошибку. По городу рыщет последняя
царица Египта. Ей нравится убивать. Я должен найти ее.
– Для этого нужно иметь крепкие нервы, –
заметил Эллиот. – Однако мы можем все эти убийства повесить на Генри – он
все равно уже мертв. Но вам, Рамсей, придется много врать…
Ночная тишина Алекс Саварелл крепко спал,
обнаженный, на застланной белоснежными простынями постели. Тонкое шерстяное
одеяло накрывало его по пояс. В лунном свете его лицо казалось гладким и белым
как воск.
В мирной тишине Клеопатра не торопясь
распаковывала свои коробки, рассматривая прекрасные платья, бальные наряды,
туфли, украшения. Она выложила на туалетный столик украденные прямоугольные
бумажки с надписями «опера» и «на одну персону».
Луна освещала дорогие шелка, поблескивала на
застежке жемчужного ожерелья. А за кружевными полупрозрачными занавесками был
виден Нил, текущий среди скопления округлых крыш и башенок, из которых состоял
Каир.
Клеопатра стояла у окна, спиной к кровати и к
богоподобному юноше, лежащему на ней. Он доставил ей божественное наслаждение,
и она ответила ему тем же. Его невинность и мужская сила оказались для нее
самым настоящим сокровищем; ее загадочность и опыт ошеломили его. Он сказал,
что никогда еще не был в такой власти у женщины.
А теперь он спал детским сном, мирно спал в
постели… А она стояла у окна…
…И грезила наяву, предаваясь воспоминаниям. С
тех пор как ее пробудили, у нее еще не было ни одной ночи. Она не знала холода
ночной тьмы, когда со всех сторон наступают тяжелые мысли. И сейчас ей на
память пришли другие ночи и настоящие дворцы с мраморными полами и колоннами,
со столами, заставленными серебряными кубками с вином и подносами с жареным
мясом и фруктами. И беседы с Рамзесом, которые они вели в темноте, лежа вместе
в постели.
«Я люблю тебя так, как не любил ни одну
женщину. Жить без тебя, – какая же это жизнь?»
«Мой царь, мой единственный царь, –
говорила она. – Что такое другие? Всего лишь куклы из детских игр.
Маленькие деревянные императоры, которых переставляют с места на место…»
Видение затуманилось, пропало. Она потеряла
его – так же как все другие воспоминания. Реальным было только сонное
бормотание Алекса.
– Ваше величество, где вы?
Ее охватила жалость – ведь он не мог
приподнять таинственную завесу. Она слишком тяжела, слишком мрачна. Клеопатра
тихонько запела – ту нежную песню из музыкальной шкатулки, «Божественную Аиду».
Обернулась и посмотрела на его лицо с закрытыми глазами, освещенное луною, на
раскинутые поверх простыни руки. Песня звучала в глубинах ее души. Она
напевала, не размыкая губ. Подошла к постели, посмотрела на Алекса и нежно
провела рукой по волнистым волосам, дотронулась кончиками пальцев до его век. О
спящий молодой бог, о мой Эндимион! Ее рука медленно скользнула к горлу,
коснулась хрупких косточек, которые она с такой легкостью переламывала на шеях
других людей.
Сильные руки, ласкавшие ее, гладкая крепкая
грудь, могучие мускулистые плечи – ну и что? Он хрупок, как все смертные.
Она не хотела, чтобы он умирал! Она не хотела,
чтобы он страдал. В ней зарождалось какое-то новое чувство. Ей хотелось
защитить его. Она приподняла белое одеяло и легла рядом с ним, сознавая, что
никогда не причинит зла этому юноше. Никогда! Внезапно и сама смерть показалась
ей отвратительной и несправедливой.
