– Когда мы были молодыми, – произнес
Эллиот, – твой отец и я, мы проводили много времени в Египте. Мы рылись в
книгах, исследовали гробницы, переводили старинные тексты. Мы день и ночь
рыскали среди песков. Древний Египет! Он стал нашей музой, нашей религией. Мы
мечтали найти здесь некую тайну, некий секрет, который вывел бы нас из скучной
повседневности и безнадежности человеческого бытия. Правда ли, пирамиды хранят
нераскрытую тайну? Правда ли, египтяне знали магический язык, который был
понятен самим богам? Какие еще нераскрытые гробницы спрятаны в этих холмах?
Какая философия еще неизвестна людям? Какая алхимия? Или тайны создаются
высокой культурой? Высокие знания и сами по себе являются тайной. Нам было
страшно интересно, правда ли, что египтяне были такими мудрыми и загадочными,
или это был самый обыкновенный грубый народ? Мы так и не узнали этого. Я и
сейчас ничего не понимаю. Знаю только, что мы искали. Это был поиск, страсть.
Поиск – ты понимаешь меня?
Джулия молча смотрела на Эллиота. Какой он
старый! Какой печальный, обреченный у него взгляд! Он выбрался из кресла,
подошел к ней и поцеловал в щеку. Так же изящно, как делал вообще все. И снова
Джулии в голову пришла странная мысль, которая часто посещала ее в прошлом. Она
могла бы влюбиться в него и выйти за него замуж – если бы не было Алекса и
Эдит.
Если бы не было Рамзеса.
– Я боюсь за тебя, моя дорогая, –
сказал Эллиот и ушел.
Ночь, одинокая безмолвная ночь. Лишь тихое эхо
играющей внизу музыки. Теперь крепкий, здоровый сон без сновидений казался ей
навсегда утраченной сладкой привилегией детства.
Глава 7
Светало. За огромной расплывчатой тенью от
пирамид, за бесформенным сфинксом, широко раскинувшим на песке свои каменные
лапы, простиралось бескрайнее розовое небо.
Слева виднелись туманные очертания отеля
«Мэна-хаус». Кое-где в боковых комнатах еще горел слабый свет, но в отеле было
тихо.
У самого горизонта ехал на верблюде одинокий
мужчина в черном. Где-то далеко протяжно гудел паровоз.
Рамзес шел по песку. Холодный ветер развевал
его балахон. Наконец он дошел до гигантского сфинкса и остановился между
лапами, глядя на его разбитое каменное лицо, которое в древние времена было
покрыто слоем ослепительно белой извести и дышало прекрасным покоем.
– Ты все еще здесь, – прошептал
Рамзес на древнем языке, оглядывая руины.
Этим холодным ранним утром ему вспомнилось то
время, когда все казалось простым и понятным, когда он был храбрым царем,
который взмахом меча или дубинки, не раздумывая, убивал своих врагов. Когда он
убил жрицу в пещере, чтобы никто никогда не узнал великую тайну.
Тысячи раз он задавался вопросом: что было бы,
если бы он не совершил этого тяжкого греха – не убил невинную колдунью, чей
смех до сих пор звучал в его ушах?
«Я не дурак, чтобы пить это».
Неужели он проклят именно из-за этого? Осужден
на вечные странствия, как библейский Каин, отмеченный роковой печатью, навсегда
разъединившей его с человечеством.
Он не знал. Он знал только одно: невозможно
больше выносить это вечное одиночество. Он ошибся и будет ошибаться снова и
снова. Теперь это ясно.
Что означала такая изоляция? Что каждая
попытка вырваться из заколдованного круга окончится катастрофой?
Рамзес положил руку на грубую каменную лапу
сфинкса. Песок здесь мягкий и глубокий, ветер поднимает его, песчинки
забиваются под одежду и жестоко терзают глаза.
Он снова взглянул на изувеченное каменное
лицо. Вспомнил, как когда-то совершал паломничество и подходил сюда в
процессии. Услышал флейту и барабан. Почувствовал запах благовоний и услышал
ритмичные песнопения.
Теперь он творил свою собственную молитву, но
на том же древнем языке и в той же манере, которая была знакома ему с детства.
– Бог моего отца, моей земли! Посмотри на
меня всепрощающим оком. Вразуми меня, научи, что мне делать, чтобы вернуться в
лоно природы. Или мне уйти отсюда всеми презираемым, плачущим, кричащим о том,
что я уже вдоволь настранствовался? Я не бог. Я понятия не имею о том, что
такое созидание. И что такое справедливость. Но кое-что я все-таки понимаю.
Тот, кто создал всех нас, тоже не очень-то справедлив. А если и справедлив, то
его справедливость похожа на твою мудрость, о сфинкс. И это есть великая тайна.
Чем больше светлело, тем отчетливее и резче
становилась огромная тень отеля «Шеферд». Рамзес и Самир подходили к нему – две
молчаливые фигуры в балахонах.
Крытый черный фургон на четырех колесах
подкатил к центральному входу. На асфальт сбросили туго перевязанные пачки
газет.
Пока мальчишки разбирали утреннюю почту, Самир
быстро вытащил газету из тугой пачки. Полез в карман за монеткой и кинул ее
одному из мальчишек.
КРАЖА И УБИЙСТВО В МАГАЗИНЕ ОДЕЖДЫ!
Заглянув через плечо Самира, Рамзес тоже
прочитал заголовок.
Мужчины молча переглянулись.
Потом они пошли прочь от спящего отеля – в
поисках какого-нибудь кафе, где можно посидеть, подумать, узнать из газеты о
новых преступлениях и прикинуть, что делать дальше.
Когда первые лучи солнца проникли сквозь
тонкие занавеси, ее глаза были открыты. Какими прекрасными они казались ей –
эти теплые руки божества, обнимающие и согревающие ее!
Ну и тупицы же эти греки! С чего они взяли,
что кто-то вывозит солнце из-за горизонта на колеснице?
Ее предки знали: солнце – это бог Ра. Дающий
жизнь, самый главный из всех богов. Без него другие боги немыслимы.
Солнце достигло зеркала – и дивный золотистый
свет наполнил всю комнату, на мгновение ослепив Клеопатру. Она села в постели и
легонько прикоснулась к плечу своего любовника, ощутив странную слабость. У нее
закружилась голова.
– Рамзес! – прошептала она.
Теплый солнечный луч коснулся ее лица, тонких
черных бровей и закрытых век. Она почувствовала его тепло на груди и на
протянутой руке.
Покалывание, тепло, жаркое дыхание жизни.
Она встала с постели и неслышными шагами
прошла по ворсистому зеленому ковру. Мягче травы, он полностью заглушал ее
шаги.
Она остановилась у окна, глядя на площадь и на
широкую серебристую ленту реки. Ладонью коснулась своей теплой щеки.
Какая-то живительная волна колыхнула все ее
тело. Словно ветер поднял волосы и оторвал их от шеи – горячий ветер пустыни,
ворвавшийся в коридоры дворца, обдувающий ее со всех сторон, проникающий
внутрь.
Ее волосы зашелестели – словно кто-то водил по
ним расческой.
