А ей нравился Генри Стратфорд – или она себе
это внушила. Он лучший из всех, с кем сводила ее жизнь. Он нашел для нее
работу, которая, правда, была не очень ей по душе, он платил за квартиру… во
всяком случае, предполагалось, что будет платить. Дейзи понимала, что слегка
залезла в долги, но ведь он вот-вот вернется из Египта и все устроит. Или
заткнет рты тем, кто будет задавать много вопросов. Это он умеет.
Услышав шаги на лестнице, Дейзи подбежала к
зеркалу. Она приспустила отороченный перьями воротник пеньюара и поправила
жемчуг на шее. Пока ключ поворачивался в замке, Дейзи массировала щеки, чтобы
вызвать легкий румянец.
– Я уже готова была бросить тебя, –
заявила она, когда Генри вошел в комнату.
Какой же он красавчик! У него такие дивные
темно-каштановые волосы, такие прелестные карие глаза; и манеры что надо –
настоящий джентльмен. Ей нравилось, как он снимает плащ и небрежно бросает его
на спинку стула; нравилось, что он не торопится обнять ее. Он так ленив, так
самовлюблен! А почему бы и нет?
– Где мой автомобиль? Перед отъездом ты
обещал подарить мне автомобиль! Где он? Внизу его нет. Там обычный кеб.
Какая же холодная у него улыбка! Генри
поцеловал ее, до боли впившись в губы, а пальцами сильно сдавив плечи. По спине
у Дейзи прошла дрожь, губы горели. Она ответила на поцелуй и, когда Генри повел
ее в спальню, не проронила ни слова.
– Привезу я тебе твой автомобиль, –
прошептал он, с треском расстегивая пеньюар и прижимая ее к себе с такой силой,
что соски у Дейзи заныли от прикосновения к жесткой, накрахмаленной рубашке.
Она поцеловала его в щеку, потом в подбородок, проводя языком по слегка
отросшей бородке. До чего же приятно слышать его неровное дыхание, ощущать на
плечах его руки!
– Не так грубо, сэр, – прошептала
Дейзи.
– Почему?
Зазвонил телефон. Надо было выдернуть шнур.
Пока Генри тянулся к трубке, Дейзи расстегивала на нем рубашку.
– Я просил тебя не звонить больше,
Шарплс.
Проклятый сукин сын, чтоб он сдох, с
ненавистью подумала Дейзи. Она работала на Шарплса, пока Генри Стратфорд не
вызволил ее. Шарплс был настоящим негодяем, грубым и тупым. Он оставил ей на
память шрам, маленький полумесяц сзади на шее.
– Я же сказал тебе, что заплачу, когда
вернусь. Может, ты дашь мне время распаковать чемоданы? – Генри со стуком
бросил маленькую трубку на рычаг.
Дейзи оттолкнула телефон к дальнему краю
мраморной столешницы.
– Иди ко мне, мой сладкий, – позвала
она, усаживаясь на кровать.
Генри продолжал смотреть на телефонный
аппарат, и глаза у Дейзи поскучнели. Значит, он по-прежнему без гроша. Без
единого гроша.
Странно… В этом доме не устраивали панихиды по
отцу. Зато вот сейчас осторожно вносят через анфиладу гостиных раскрашенный
саркофаг Рамзеса Великого, несут его, словно на погребальной процессии, к
библиотеке, которую отец всегда называл египетским залом. Здесь будет бдение у
гроба мумии; только вот того, кто должен был бы находиться возле этого гроба,
тут нет.
Джулия смотрела, как: по указанию Самира
сотрудники музея ставят саркофаг стоймя в юго-восточном углу библиотеки, слева
от открытой двери в оранжерею. Прекрасное место для мумии. Любой, кто войдет в
дом, сразу же заметит ее. И собравшимся в гостиной она тоже будет видна.
Свитки и алебастровые кувшины будут покоиться
под зеркалом, на длинном мраморном столе, придвинутом к восточной стене, слева
от саркофага. Бюст Клеопатры уже водрузили на подиум посреди зала. Золотые
монеты положат на специальную музейную стойку рядом с мраморным столом. И
остальные бесценные сокровища можно теперь разложить так, как распорядится
Самир.
Ласковые предзакатные лучи солнца проникали в
библиотеку из оранжереи, исполняя причудливый танец на золотой маске царского
лика и на сложенных крестом руках.
Она великолепна и, безусловно, подлинна.
Только дурак может усомниться. Но что же это была за история?
«Скорее бы все они ушли, – подумала
Джулия, – скорее бы остаться одной и как следует рассмотреть отцовские
находки». Но эти люди из музея, наверное, никогда не уйдут. А тут еще Алекс… Что
делать с Алексом, который стоит рядом и не оставляет ее одну ни на секунду?
Конечно же, Джулия была рада присутствию
Самира, хотя, видя, как он страдает, сама мучилась еще больше.
И держался Самир, одетый в черный цивильный
костюм и накрахмаленную белую рубашку, напряженно. В шелковом национальном
одеянии он был похож на темноглазого принца, который далек от этого суетливого
века и его сумасшедшей гонки по дороге прогресса. Здесь он казался посторонним,
чуть ли не лакеем, несмотря на приказной тон, каким разговаривал с сотрудниками
музея.
Когда Алекс смотрел на них и на сокровища, у
него было очень странное выражение лица. Эти предметы ничего не значили для
него: они принадлежали иному миру. Разве он не видит, как они прекрасны? До
чего же ей трудно его понять!
– Интересно, сбудется ли
проклятие? – тихо спросил Алекс.
– Не будь смешным, – отозвалась
Джулия. – Какое-то время они тут еще поработают. Почему бы нам не пойти в
оранжерею и не попить чаю?
– Да, давай так и сделаем, –
согласился Алекс.
Ему все это отвратительно, разве нет?
Выражение отвращения ни с чем не спутаешь. Он не испытывает никаких чувств при
виде сокровищ. Они ему чужды; они для него ничто. С таким выражением лица
Джулия могла бы смотреть на какой-нибудь современный станок, в которых ничего
не смыслила.
Это огорчало ее. Но сейчас все ее огорчало – и
больше всего то, что у отца было так мало времени, чтобы насладиться всеми
этими сокровищами, что он умер в день своего самого великого открытия. И что
она была единственным человеком, которому предстояло разобраться во всех не
изученных им деталях этой таинственной гробницы.
Может быть, после чаепития Алекс наконец-то
поймет, как ей хочется остаться одной. Джулия повела его по коридору мимо
двойных дверей гостиных, затем мимо библиотеки, и, пройдя через мраморную нишу,
они оказались в застекленной комнате, где росли папоротники и цветы.
Это было любимое место отца – когда он покидал
библиотеку. Его письменный стол, его книги все равно были рядом – за двойными
стеклянными дверями.
Они сели вдвоем за переносной столик. Солнце
играло на серебре чайного сервиза, стоявшего перед ними.
– Наливай, милый, – сказала Джулия,
раскладывая на тарелке печенье. Теперь он займется тем, в чем знает толк.
