– Но ведь она одна во всем доме с этой
ужасной мумией, – сказала Дейзи.
И тут он снова увидел те глаза, открытые глаза
под истлевшими бинтами, в упор глядевшие на него. Да, они смотрели на него.
«Остановись, идиот, ты сделал то, что должен был сделать! Остановись или
сойдешь с ума!»
Генри поспешно поднялся из-за стола, надел
пиджак и поправил шелковый галстук.
– Куда ты идешь? – спросила
Дейзи. – Слушай, ты слишком много выпил, чтобы выходить на улицу.
– Да брось ты, – отмахнулся он.
Она знала, куда он идет. У него было сто
фунтов, которые ему удалось выпросить у Рэндольфа, а казино уже открылись.
Теперь ему хотелось побыть в одиночестве,
чтобы как следует сосредоточиться. Просто подумать об этом – о зеленом сукне,
освещенном люстрами, о стуке костей, о жужжании рулетки, которое всегда бодрило
его. Один хороший выигрыш – и он уйдет, обещал он самому себе. Ладно, он больше
не может ждать…
Конечно, он влип с этим Шарплсом, он задолжал
ему кучу денег, но как, черт побери, он расплатится с долгами, если не посидит
за игорным столом?! Правда, он чувствовал, что в этот вечер ему не повезет, но
все-таки следовало попытаться.
– Подождите-ка, сэр. Присядьте,
сэр, – сказала Дейзи, подходя к нему. – Выпей со мной еще стаканчик,
а потом немножко вздремни. Еще только шесть часов.
– Оставь меня в покое, – отрезал
Генри.
Он надел плащ и натянул кожаные перчатки.
Шарплс. Вот тупица этот Шарплс! Генри нащупал в кармане плаща нож, который
таскал с собой многие годы. Да, он все еще на месте. Генри вытащил его и
осмотрел тонкое стальное лезвие.
– О нет, сэр! – ахнула Дейзи.
– Не будь идиоткой, – не церемонясь,
сказал Генри, сложил лезвие, засунул нож в карман и вышел.
Стало тихо – слышалось только журчание фонтана
в оранжерее. Сгустились пепельные сумерки, египетский зал освещала единственная
лампа под зеленым абажуром, стоящая на столе Лоуренса.
Джулия в уютном, на удивление теплом шелковом
пеньюаре устроилась в отцовском кожаном кресле, спиной к стене, и взяла в руки
дневник, который до сих пор не читала.
Сверкающая маска Рамзеса Великого по-прежнему
немного пугала ее, из полутьмы выглядывали огромные миндалевидные глаза. Бюст
Клеопатры, казалось, светился изнутри. А у противоположной стены на черном
бархате лежали великолепные золотые монеты.
До этого Джулия еще раз внимательно
рассмотрела их. Тот же профиль, что у бюста, те же волнистые волосы под золотой
тиарой. Греческая Клеопатра, совсем непохожая на простоватые египетские
изображения, которые так примелькались в постановках шекспировской трагедии,
или на гравюрах, иллюстрирующих «Жизнеописания» Плутарха, или в разнообразных
учебниках истории.
Профиль красивой и сильной женщины – римляне
любили, чтобы их герои и героини были сильными.
Лежавшие на длинном мраморном столе
пергаментные свитки и папирус выглядели такими хрупкими, такими ветхими. Другие
находки тоже легко сломать неловкими руками. Птичьи перья, чернильницы,
маленький серебряный светильник, видимо масляный, с кольцом, в которое, по всей
видимости, вставлялся стеклянный сосуд. Стеклянные пузырьки стояли рядом –
редчайшие образцы древней работы со стеклом, каждый с крошечной серебряной
крышечкой. Естественно, на всех этих маленьких реликвиях, как и на стоящих за
ними алебастровых кувшинах, красовались аккуратные этикетки, на которых можно
было прочитать: «Руками не трогать».
И тем не менее Джулия беспокоилась – ведь
столько людей приходят сюда посмотреть на вещицы.
– Учтите, тут, скорее всего, яды, –
предупредила Джулия свою бессменную горничную Риту и дворецкого Оскара. Этого
хватило, чтобы они держались подальше от египетского зала.
– Он покойник, мисс, – сказала
Рита. – Мертвец. Какая разница, что это египетский царь! Мне кажется,
мертвецы не должны находиться рядом с людьми.
Джулия засмеялась:
– В Британском музее полно мертвецов,
Рита.
Если бы только мертвые могли оживать! Если бы
к ней мог явиться призрак отца! Вот было бы чудо! Снова побыть с ним,
поговорить, услышать его голос. «Что случилось, отец? Ты очень страдал?
Испугался ли ты хоть на минуту?»
Что это ей пришло в голову – визит призрака?!
Такого не бывает. И это ужасно. Мы проходим путь земных страданий от колыбели
до могилы – и все на этом кончается. Прелесть сверхъестественных чудес
существует только в сказках и стихах, да еще в пьесах Шекспира.
Зачем же медлить? Пришло время долгожданного
одиночества в окружении отцовских сокровищ. Теперь можно прочитать его
последние слова.
Она нашла страницу, датированную днем
открытия. И после первых же слов глаза ее наполнились слезами.
«Должен записать все для Джулии, описать все
подробности. В иероглифах на двери нет ни одной ошибки: должно быть, тот, кто
писал их, знал, что делает. Хотя греческие письмена относятся к периоду
Птолемея, а латынь – более позднего периода, более изощренная. Невероятно, но
факт. Самир, как никогда испуган и подозрителен. Нужно поспать хотя бы
несколько часов. Собираюсь пойти туда сегодня вечером!»
Затем шел наспех нарисованный чернилами
набросок двери в гробницу с тремя фразами на разных языках. Джулия торопливо
перевернула страницу.
На моих часах девять вечера. Наконец-то я
внутри. Комната больше похожа на библиотеку, чем на усыпальницу. Человек
покоится в царском саркофаге возле письменного стола, на котором он оставил
тринадцать свитков. Он пишет в основном на латыни, явно в спешке, но довольно
аккуратно. Повсюду капли чернил, но текст читается превосходно.
Называйте меня Рамзесом Проклятым. Поскольку
именно такое имя я дал себе сам. Когда-то я был Рамзесом Великим, Повелителем
Верхнего и Нижнего Египта, Покорителем хеттов, отцом многих сыновей и дочерей.
Я правил Египтом шестьдесят четыре года. Еще стоят памятники в мою честь; стелы
прославляют мои победы, хотя с тех пор, как меня, смертного младенца, вытащили
из материнского чрева, прошло уже тысячелетие.
О, время давно похоронило ту судьбоносную
минуту, когда я взял у хеттской жрицы проклятый эликсир. Я не обращал внимания
на ее предостережения. Я жаждал бессмертия. И я выпил полную чашу снадобья.
Теперь, по прошествии многих столетий, я спрятал снадобье среди ядов моей
утраченной Царицы. Она не приняла его от меня, моя обреченная на смерть
Клеопатра.
