– Я понимаю лучше, чем говорю, Джулия.
Продолжай.
– Никто не знает, где была ее могила.
Никто не знает, что стало с ее телом. Ведь тогда время мумий уже прошло.
– Не совсем так, – тихо сказал
Рамзес. – Она была похоронена по всем правилам, по древнему египетскому обычаю.
Без магии, без бальзамирования, но ее тело было завернуто в пелены и перевезено
по морю к месту захоронения.
Он замолчал. Приложил руки к вискам и
прислонился лбом к холодной чугунной ограде. Дождь усиливался. Джулии стало
холодно.
– Тот мавзолей… – начал он, отступая
от ограды, взял себя в руки и опять приосанился. – Это грандиозное
сооружение. Он был огромный и красивый и весь покрыт мрамором.
– Об этом писали древние авторы. Но его
нет. В Александрии не осталось от него даже следа. Никто не знает, где он
стоял.
Царь смотрел на Джулию и молчал.
– Но я-то знаю, – наконец проговорил
он.
Он ступил на мостовую, остановился под фонарем
и стал рассматривать тусклую желтую лампочку. Джулия подошла к нему, он
обернулся, взял ее за руку и прижал к себе.
– Ты чувствуешь, как мне больно, –
спокойно сказал он. – Хотя ты так мало знаешь меня. Кто я для тебя?
– Человек, – сказала она. –
Красивый и сильный мужчина. Мужчина, который страдает так же, как мы. И я
кое-что все-таки знаю… Ведь ты написал о себе и оставил свитки в усыпальнице.
Трудно рассказывать об этом. Как он отнесется
к ее словам?
– И твой отец тоже все прочитал, –
сказал он.
– Да. Он кое-что перевел.
– Я наблюдал за ним, – прошептал он.
– Ты писал чистую правду?
– Зачем мне лгать?
Вдруг он сделал движение, собираясь поцеловать
ее, но Джулия снова отстранилась.
– Какие же странные минуты ты выбираешь
для своих маленьких шалостей, – задыхаясь, проговорила она. – Мы
говорили о… о… трагедии – разве нет?
– Скорее об одиночестве и безрассудстве.
И о безумных поступках, к которым нас вынуждает горе.
Черты его лица разгладились, смягчились. Снова
та же любезность, та же улыбка.
– Твои храмы находятся в Египте. Они все
еще целы, – сказала Джулия. – Рамессеум в Луксоре. Абу-Симбел. О, ты
знаешь их под другими названиями. Твои колоссальные статуи! Статуи, которые
восхищают весь мир! Английские поэты их воспевали. Великие полководцы
отправлялись в путешествия, чтобы посмотреть на них. Я видела их, дотрагивалась
до них своими руками. Я стояла среди древних стен.
Он продолжал улыбаться.
– А теперь я гуляю с тобой по современным
улицам.
– И тебе это доставляет удовольствие.
– Да, совершенно верно. Мои храмы были
старыми даже тогда, когда я жил в первый раз. Но мавзолей Клеопатры был
построен сравнительно недавно. – Он замолчал, снова расстроившись. –
Для меня это как вчерашний день, понимаешь? Хотя он похож на сон и кажется
далеким. Почему-то я чувствовал, что проходят столетия, хотя и спал. Пока я
спал, мой дух развивался.
Джулия вспомнила те же слова в отцовском
переводе.
– Что тебе снилось, Рамзес?
– Ничего, дорогая, ничего, что было бы
интересно человеку нового времени! – Он помолчал. – Когда мы устаем,
то начинаем говорить о своих снах – будто бы во сне сбываются мечты, которые не
сбылись в жизни. И, просыпаясь, чувствуем разочарование. Но для странника
реальный мир всегда остается самым желанным. И усталость приходит только тогда,
когда мир становится похожим на сон.
Он смотрел на струйки дождя. Джулия слушала
его слова, почти не вникая в их смысл. В ее недолгой еще жизни было достаточно
горя, чтобы благословлять эту реальность. Ранняя смерть матери очень сблизила
ее с отцом. Она очень старалась полюбить Алекса Саварелла, потому что он так
хотел; но ее отец не обращал на это внимания. Но на самом деле она любила
только идеи, только вещи, так же как и отец. Может, он это и имел в виду? Она
не была уверена.
– Ты не хочешь возвращаться в Египет,
тебе ведь не нужна встреча со старым миром? – спросила она.
– Я разрываюсь, – прошептал он.
Порыв ветра поднял с мостовой бумажный мусор;
сухие листья полетели, кружась, вдоль чугунной ограды. Наверху жалобно
зазвенели электрические провода, и Рамзес запрокинул голову, чтобы посмотреть
на них.
– Даже более живо, чем во сне, –
прошептал он, снова поворачиваясь к тусклой желтой лампочке фонаря. – Мне
нравится это время, дорогая, – сказал он. – Ты простишь меня за то,
что я называю тебя так? Моя дорогая. Так ты однажды назвала своего друга
Алекса: «мой дорогой».
– Называй как хочешь, – сказала
Джулия. «Потому что я люблю тебя гораздо больше, чем его!»
Рамзес снова одарил ее своей неподражаемо
теплой улыбкой. Подошел к ней, раскрыв объятия, и вдруг поднял на руки.
– Маленькая легкая царица! – сказал
он.
– Опусти меня на землю, великий
царь, – прошептала она.
– Зачем это?
– Потому что это приказ.
Подчиняясь, он осторожно поставил ее на ноги и
низко поклонился.
– А куда мы направимся теперь, моя
царица, – домой, во дворец Стратфордов, что в районе Мэйфейра, на земле
Лондона, в Англии, позднее более известной как Британия?
– Да, домой, потому что я устала как
собака.
– А мне нужно изучить библиотеку твоего
отца, если позволишь. Я должен прочитать много книг, чтобы «привести в
систему», как ты говоришь, все, что ты мне показала.
В доме не раздавалось ни звука. Куда ушла
девушка? Кофе, которым Самир в конце концов соблазнился, уже давно остыл. Он
так и не смог заставить себя выпить это жидкое пойло.
Почти целый час он не отрываясь смотрел на
саркофаг. Кажется, за это время часы в коридоре пробили дважды. Иногда по
занавескам пробегали полосы света, ненадолго озаряли высокий потолок, скользили
по золотой маске мумии – и тогда она на самом деле казалась живой.
Вдруг Самир вскочил на ноги. Ему послышалось,
что скрипит пол под ковром. Он медленно направился к гробу. Подними крышку. И
ты узнаешь. Подними ее. А вдруг саркофаг на самом деле пуст?
Он дрожащими руками дотронулся до
позолоченного дерева и замер.
– Не надо делать этого, сэр!
