Илья выкатил глаза: камера взяла крупным планом пустое офисное кресло. Точь-в-точь такое украшало его кабинет в Перми лет двадцать назад.
– …останется пустым! – закончил ведущий, сунувшись в объектив.
Родинка на щеке, щетина… Камера отъехала, показав ведущего в полный рост. «Схожу с ума, – подумал Вавилов, увидев на экране себя самого, облачённого в судейскую мантию. – Парик с бигудями…»
– Напоминаю тем, кто забыл, – весело проговорил ведущий, опершись на спинку пустого кресла. – Слушается дело о нарушении брачного обещания. Я надеюсь, выступление истицы произвело на вас должное впечатление.
– Уа-а! – заревела публика, зашевелились пиджачные спины, грянули аплодисменты.
– Ещё бы! И на ответчика её достоинства тоже оказали влияние. В этом его можно понять. Покладистый характер, улыбка, грудь, талия, бёдра и прочие душевные качества… Да! И голос! Не будем забывать о голосе истицы. Притягательный, с хрипотцой, низкий, – почти такой же низкий, как поступок ответчика. Но не будем забегать вперёд. Ответчик повёл себя как последний трус, отказался от выступления, однако это не снимает с него ответственности, так ведь?!
Публика загудела, на Вавилова снова стали оглядываться. Он отлепился от стены, сделал шаг вперёд, набычился: «Какое право они имеют?! Это личное! Сейчас. Сейчас я скажу им…»
– Но, каким бы отвратным типом ни был ответчик, всегда найдётся женщина, готовая спеть в его защиту. Встречайте защитницу! – прокричал шоумен в буклях, и камера метнулась в сторону, показав устричную эстраду.
Жидкие хлопки, снова вспыхнул лимонный свет, и блондинка в платиновом платье поднялась на сцену, пританцовывая под рваное бренчащее диско.
«Джина?» – узнал Илья Львович.
– I work all night, I work all day, to pay the bills I have to pay, – запела Джина, опустив голову. Прядь платиновых волос рассыпалась, закрыв её наштукатуренное личико.
– Она поёт о том, – немузыкально заорал в микрофон ведущий, – что истцу было не до семейных глупостей, он день и ночь зашибал бабки, для того чтобы потом явилась она, его защитница, зацепила богатенького телёнка и выдоила из него всё подчистую: деньги, мозги, поганую его душонку.
– Money, money, money, – заклинала Джина, оглаживая пальцами микрофон.
– Бабки, бабки, бабки! – орал ведущий. – Одни лишь бабки светили ответчику, они ослепили его, потому он и оставил истицу один на один с её выросшим брюхом.
– Нет, – шептал Вавилов. – Не было этого. Мне показалось. Та брюхатая… Я не узнал её. Это была не она.
– Always sunny, in the rich man`s world, – тянула, хищно скалясь, Джина.
– Праздник жизни в мире сумчатых буратин! – с издёвкой подпевал ей ведущий с лицом Вавилова.
– И позже, с мальцом, была не она! – с ненавистью выкрикнул Илья.
Голос его потонул в бушующем море звуков.
– Идите вы… – буркнул он, но и этого никто, разумеется, не услышал.
Тогда Илья развернулся на каблуках и побрёл прочь из зала, чувствуя себя не хозяином, а непрошеным гостем. Ввалился в спальню, рухнул на кровать.
Теперь ему казалось, что рыжая певица не похожа на ту женщину, которую он… «Бросил», – подсказал внутренний голос. Встречались не больше двух месяцев, и прошло без малого двадцать лет после того, как… «Ты её бросил», – снова подсказал внутренний голос.
– Просто разошлись, – процедил сквозь зубы Вавилов.
Ничего в ней не было особенного, девчонка как девчонка. Рыжая. В клуб её таскал. Она петь любила под «караоке», выламывалась. Дурочка. Втрескалась по уши в бритоголового, с цепью на шее, самоуверенного, молодого… «Безмозглого», – добавил внутренний прокурор. Втрескалась и висла на плечах, мешала только, ничего больше.
– Не было ничего больше, – упрямо повторял Вавилов, возя головой по кровати из стороны в сторону.
Было. В офисе было, в клубе, на съёмной её квартире, в московской гостинице, когда увязалась в командировку, и ещё…
– Больше ничего. Ни-че-го. Я уехал, – твёрдо заявил Илья и припечатал, шлёпнув ладонью по кровати, но шлепок не вышел, угодил в мягкое.
Уехал, конечно. Начались у сети забегаловок «Закуси!» проблемы, знающие люди посоветовали Вавилу продать бизнес, пока есть возможность.
– Я и уехал. И больше никогда её не видел.
Видел. Был проездом в Перми через полгода или чуть больше. Ехал по Куйбышева, стекло опустил – бычок выбросить – и увидел на остановке, где «тройка» поворачивает, её. Стояла, выпятив пузо, автобус высматривала.
– Не она это, – шёпотом взмолился Илья.
Возразить-то некому, внутренний голос смолчал на этот раз.
– Не она. И всё. И больше ничего не было.
Было. Когда наведался года через три, – вправлять мозги зарвавшемуся управляющему новой сети закусочных «BlinOk», – видел в зале её с мальцом. Она тащила пацана за руку, тот упирался, хныкал. Илья отвернулся, чтоб не узнала.
– Это была не она.
«Она-она, – снова подсказала совесть. – Конечно, хлебнула за три с лишним года всякого, осунулась чуток, озлобилась».
– Нет. И ничего больше…
Было. Сколько раз во сне видел сына? Проснувшись, высчитывал, сколько лет ему исполнилось.
– Восемнадцать? Девятнадцать уже? – шептал Вавил. – Если бы он встретил меня теперь, вполне мог начистить папочке рыло. Потому как есть за что. Я ж своему начистил.
Назойливая музыка изводила Вавилова, он накрылся подушкой, потом заткнул уши. Не помогло почему-то. Как ни сжимал голову, гнусавый блюз не становился тише.
«Чего я психую? Всё это мне кажется, – сказал себе Илья. – Сто пудов». Он отнял руки, потом снова закрыл уши ладонями – ничего не поменялось. «У меня в башке оркестр. Может, вообще ничего этого нет? Может, я на Земле, в психушке? Но я ж выходил на поверхность! Может, тогда и свезло мне крышу? Надо проверить. Если на подошвах скафандра…»
Вавилов, не договорив, поднялся, заскочил на секунду в ванную – глянуть в зеркало. Неизвестно, что боялся там увидеть, но оказалось – всё путём. Оборванная пуговица на рубашке не в счёт, а что галстук петлёй на шее болтается – так это дело поправимое. Илья затянул узел и вышел в коридор. На музыку не обращал более внимания, по сторонам старался не смотреть.
– Эй, Вавил! – Кто-то поймал за рукав на выходе из коридора.
Илья Львович попробовал высвободиться. Не получилось. Его притиснули к стенке, в лицо дохнули перегаром.
– Брат, штуку баксов надо. Кровь с носу. Налоговая насела. Слышь? В конце месяца…
«Но зато мой дру-уг лучше всех играет блюз», – негромко нудил в полупустом зале телевизор, на экране шевелились чёрно-белые тени.
Вавил, не глядя, отпихнул Кольку Лапина; тот – мурло бухое! – само собой, не устоял на ногах. Запутался в стульях, въехал в стол, сметая на пол посуду. Точно как тогда. Известно было, Лапа бабок не вернёт, потому при последней встрече Вавилов просто послал его куда подальше. Вот так вот пихнул в объедки и ушёл. Краем уха после слыхал, что загремел Лапа лет на шесть, но это было давно. И можно бы забыть, но…
