– Думаешь ты – «Смотри у меня», – смотрю я и вижу в душе твоей мелкой дно, – сказал Иешуа.
– Э-э!.. – изворачиваясь и морщась под жёстким взглядом, произнёс старший чистильщик.
В скоплении светломатерчатых вкруг него образовалась пустота.
Космогон-Огородник, несколько развеявшийся от неожиданности, снова сгустился и спросил: «А, так ты здесь? А почему начальник твой говорил, что, мол, не явился ты, и ругал всяко? Ты нашёл общий язык с думотериями?»
– Я нашёл истину.
В миг, когда сын плотника увёл взор от бывшего своего начальника, чтобы ответить Космогону, старший по параллельности собрался с духом.
– И в чём истина? – издевательски поинтересовался он, думая: «Истина относительна, оборванец».
Сын плотника забеспокоился. Уж очень мелкой и фальшивой показалась душонка начальника, что-то было не так. «Нет ли у души его второго дна?» – подумал Иешуа, вглядываясь. Наступая, сказал:
– Истина в том, что ты придумываешь сейчас увёртки, малодушно пытаясь избегнуть наказания за предательство. Судный день настал, но не для думотериев, а для тебя и твоих подручных. Ты сделал меня свидетелем, чтобы я проводил избранного до смерти и уличил гада Верховного. Я проводил избранного дальше, чем тебе хотелось бы, и разговор твой с подручным, убившим меня, слышал. Свидетельствую: ты был рукою Верховного, раздавившей центр кристаллизации, ты сам и твои подручные. В этом истина.
– Ты был до конца с избранным? Я рад, что тебе понравилось, – не смущаясь, ответил старший чистильщик.
Взгляд сына плотника он переносил на удивление стойко. Короткая мысль его: «Часть истины не истина», – насторожила Иешуа.
– И ещё видел я, – сказал сын плотника, – что светлые твои подручные терзают думотериев не меньше темноматерчатых. Чем же ты отличаешься от Верховного?
– Терзают?! – грозно взревел Космогон-Огородник, но и это не смутило старшего по параллельности.
Светлая толпа за спиною его рассеялась, он отступал к ограде. Присутствия духа не утратил, окрик Космогона оставил без внимания; по дну его сознания прошла мысль: «Дурак. Не понял до сих пор, чем я отличаюсь от Верховного».
«Космогона он не боится», – понял Иешуа, сдерживаясь, чтобы не кинуться на бывшего начальника. Бесстыдство старшего чистильщика разбудило в сыне плотника Зверя. Весь гнев сосредоточив во взгляде, обратился Иешуа к предателю со словами:
– Час твой настал!
– Ты сказал, – поспешно согласился бывший старший чистильщик и быстрее луча скользнул за ограду.
– Куда?! – заревел Космогон. – Стой! Ты разжалован!
«Жалован… Жалован…» – эхом прокатилось по толпе светломатерчатых.
Не в силах сдержать гнев, повернулся Иешуа к светлому скоплению.
– Ай! – пискнул кто-то обожжённый.
Толпа расселась надвое, словно рассечённая мечом. «Спас… Спаса… Спасайтесь!» – прокатился по толпе из конца в конец клич. «Шухер!» – визгнули издали.
Кинулись врассыпную светлые пятна, через ограду запрыгали яркими горошинами.
– Вы все разжалованы! – ревел огородник.
Никого, кроме сына плотника, не осталось рядом. Берег у излучины ручья Орионова очистился.
– Проклятая параллельность! – громыхал огородник. – Раздавлю! Вовне выкину как сор, вместе с тёмными и светлыми!
Он сгустился, сосредоточился, длани его почернели от тяжести. Но, примерившись обхватить ненавистную параллельность, услышал:
– Остановись, Космогон. Именно этого все они и добиваются.
– Кто смел поперёк моего слова своё молвить? – удивился огородник.
– Я, – ответил Иешуа.
– Да кто ты такой, чтоб перечить?
– Я сын человеческий, – устало ответил Иешуа. – И я говорю тебе: помилосердствуй, не губи думотериев. По замыслу твоему и твоим попущением в муках они рождаются, в муках живут, умирая, мучаются, но славу возносят всему сущему, а сущее – суть Творение. Кто хвалит Творение, хвалит Творца. Не ты ли Творец? Ты бросил семя в почву, ты вырастил, ты же сам теперь обвиняешь дерево, что не таким выросло, и стать топором собираешься? Как не может убежать от топора дерево, так не может от гнева Творца скрыться Творение. Знай: станешь топором, окажешься в руках у Верховного.
– Не понимаю, – пробурчал Космогон-Огородник. – Деревья какие-то. Огородник я, а не садовник. Порченый клубень надобно выбросить, чтобы не заразились здоровые. Думотерии в этой параллельности, небось, поголовно испорчены. Сам говорил ты, что седлают их и тёмные, и светлые, а теперь сам защищаешь? Тоже мне, защитник выискался.
– Ты сказал. Не все думотерии испорчены, я буду для неиспорченных защитником.
– Не понимаю. Будешь возиться с мелюзгой, каждого думотерия особо осматривать, испорчен он или неиспорчен?
– Не понимаешь, потому что не был думотерием. Я – сын человеческий, говорю: нельзя понять человечество, не поняв каждого человека в отдельности.
– Понять каждого? Ты вон сколько с одним провозился, а от меня хочешь… Недосуг мне, и вообще… Трачу тут на болтовню время своё драгоценное, когда назрело в здоровых грядках слияние. Чую, чую, – веет оттудова думосферным запахом.
Космогон засуетился, по всему видно было: собирается покинуть потравленную гряду. Он бормотал: «Пусть всё идёт, как идёт».
– Ты сказал, – поймал Космогона на слове Иешуа. – Пусть всё идёт, как идёт. Я вернусь туда. Буду искать общий язык с неиспорченными думотериями.
– Ищи-ищи, – бормотал Космогон-Огородник, концентрируясь.
Душа его светлая исполнилась от думосферного аромата сладостным предвкушением гона.
Удаляясь, он крикнул: – Ищи общий язык! Будешь при особе моей переводчиком!
Оставшись в одиночестве, переводчик, неспешно перебрался через ограду и двинулся к третьему от Солнца шарику.
Трудности перевода. Побег четвёртый
Я закончил чтение далеко за полночь. В открытое окно веранды лился лунный свет. Голова раскалывалась – вторая ночь без сна, и всё попусту. Никак я не мог понять, чего хочет от меня переводчик. Текст «Космогона» показался мне неоконченным, но это как раз вполне естественно. Если в остальных параллельностях произошло слияние и образовались думосферные клетки, годные для оплодотворения, неудивительно, что огородник бросил на произвол судьбы замусоренный четырёхмерный лист, безнадёжный с его точки зрения. В этом случае информация о том, что случилось после оплодотворения думосферы, раздулся или нет новый Мировой Пузырь, и стал ли Отцом и центром нового мироздания известный мне по тексту «Космогона» огородник, – сведения эти никак не могли попасть в нашу осиротевшую грядку, заражённую всякой нечистью. Откровенно говоря, бесконечное раздувание пузырей-миров представлялось мне занятием бессмысленным, но и это неудивительно.
