Я вздохнул. Из окна несло дымом и ещё чем-то. Запах показался мне отвратительным. «Соседи отмечали воскресный день, жарили чьё-то мясо, – подумал я, припоминая развесёлые заоконные вопли. – Пили вино, ели хлеб». Соседи угомонились давно. С час назад на веранду заглянула жена, спросила, не собираюсь ли я лечь. Я только махнул рукой: не до отдыха. Всё равно не заснул бы – так зудели, чесались неразрешённые вопросы. Непонятно, что сталось со станцией обрезки побегов, неизвестно, действительно ли переводчик помог выпутаться Рэю Марсианину. Нет в текстах ничего о том, всё ли ещё терзают человечество темноматерчатые гады и гады светломатерчатые. А главное – ни малейшего намёка нет на то, чего хотел от меня мой Птах, мой Зверь, мой Новорожденный, чего ждал от меня сын плотника и чего он боялся.
Я глянул в окно. Издевательски ухмыляясь, таращилась из тьмы на меня полная луна. Мне стало тоскливо. Переводчик просил о помощи. Он пытался втолковать мне смысл вполне открывшейся ему волновой функции. Он боялся, что промысел некоего испускателя опасен для человечества. Он просил ознакомиться с переводом и составить экспертное заключение немедленно. Мой волновой преобразователь и реликт так и написал: «Не медли, как делаешь обычно».
Я медлил, пытаясь уловить, что за мысль бабочкой бьётся о стеклянную стену непонимания. Да, я медлил.
Всю жизнь он пробовал втолковать мне, подсовывал книги, показывал сны, обрушивал на мою голову события – как щенка неразумного тыкал носом. Я медлил, тщился понять, он силился объяснить. Стремясь найти общий язык, он расписывал стены моего дома посланиями, а я, вместо того чтобы вчитаться, копировал буквы и полученный текст откладывал в сторону, сочтя его очередной страшной сказкой для взрослых. Так и сяк пытался он вызвать понимание; вконец отчаявшись, написал мне письмо в сто пятьдесят четыре слова. Кто знает, стал бы я разбираться с его посланием, если бы оно не было облечено в такую странную форму? И вот после всех мытарств, после того, как я понял, сложив из текстов мозаику, кто таков мой переводчик, я спрашиваю его: «Чего ты хочешь от меня?»
Скажите, разве не оскорбителен такой вопрос для сына человеческого? Ответит он: «Я – истина», – и что мне делать с таким ответом? Истина в том, что часть истины не истина.
В отчаянии я крикнул в лицо луне:
– Чего ты хочешь? Скажи прямо!
Луна взорвалась, заполнила собою всё. Я пробовал закрыться руками от нестерпимо яркого сияния, но заметил вдруг, что рук у меня нет. Я стал ничем, бестелесным сознанием. Вместе с лунным светом в меня лились слова:
– Ты сказал.
«А ты поймал меня на слове, Зверь», – неосмотрительно подумал я. После опомнился и, сообразив, что в силу испорченности не смогу и впредь удержаться от неуместного ёрничанья, испросил прощения:
– Извини. Не хотел тебя обидеть.
– Ты можешь обидеть меня только непониманием. Спрашивай.
Вопросов по текстам у меня накопилось множество, и, как всегда бывает в подобных случаях, первым подвернулся не самый важный. Думаю, луна виновата – последнее, что я видел перед озарением.
– Станция обрезки побегов… – начал я и осёкся.
Меня окатило холодом. Я почувствовал себя свободнее, увидел вокруг… Странное ощущение, когда можешь смотреть вокруг, если захочешь. Двигаясь в пустоте, я обнаружил рядом веретёнце с четырьмя выростами, похожее на белую ящерицу – ничтожную скорлупку в пустоте. Не сразу понял, что это такое. Почуял – внутри люди, вспомнил имя одного из них, и только потом пришло название корабля: «Птичка».
– «Актеон», – подсказал внутренний голос.
Вместе с подсказкой возникли в памяти картины: какие-то люди, трап, дверь орбитального самолёта, кресло, взлёт, перегрузки, невесомость, Изабелла Гилберт, надпись: «Moon Door» на белой двери…
– Ты оседлал Рэймонда? – догадался я, просматривая видения.
Лифт-шлюз, капитан в смешном скафандре с погонами, остеклённый салон…
– Пришлось, – признался внутренний голос.
– Зачем?
– Смотри.
Смотрю, подумал я, излишне упрашивать. Во все… нет, глаз у меня не было.
Смотрел я и видел «Актеон», с черепашьей скоростью ползущий от пёстрого, массивного, окутанного газовой дымкой шарика к другому, ясному, в оспинах. Меня омывало ветром Солнца, плыть в пустоте после тесноты человеческого тела было невыразимо приятно, но истыканная иголками воспоминаний память не давала расслабиться, гнала вперёд. Я хотел поймать бывшего старшего чистильщика.
– Что? – не удержался я от восклицания. – Так вот зачем…
– Смотри, – повторил внутренний голос.
Я смотрел. Луна выглядела странно, как будто сквозь каменную кожу проглядывали внутренности. «Актеон» успел уползти довольно далеко, стал едва различимым на сером фоне. Я прыгнул туда, где на краю оспины сидела блестящая капелька.
«Ресторан Вавилова», – понял я, наблюдая, как оспина превращается в кратер с неровным краем. «Актеон» снизился, сел, как пчела на цветок, но за миг до посадки я заметил, что центральная горка кратера отрастила щупальца и охватила ими корабль.
– Не корабль, людей, – подсказал внутренний голос. – Это станция обрезки.
Да, подумал я, вот и ещё один отросток, который держит Вавилова. Шесть человек, шесть щупалец. Исчадие Верховного. Корабль она не видит, только думотериев, углеродцев светломатерчатых.
Я пристально всмотрелся в чудовище, изучил его подробно, понял – оно не живое. Механизм. Изделие темноматерчатых. Хищное. Вот его память.
Я перелил в себя информацию (с нею можно было разобраться позже), затем выделил исполнительные механизмы, хотел отключить их, но пока примеривался, механизмы пришли в действие. Почему?
«Актеон» висел над поверхностью, поворачивался, готовился к старту. Удар!
Я не успел. Промедлил, изучая станцию, не заметил, как она выбросила седьмой отросток, нащупала средоточие электронной памяти, и – щёлк! – как хлыстом ударила.
Я кинулся за повреждённым кораблём. «Как спасти?» Тиснулся в человечье тело…
– Понятно, – подумал я. – Можешь не продолжать. Я знаю, что было дальше. Но станция?
– Я сжёг её.
– Сжёг? Зачем?
– Погорячился, – ответил внутренний голос. – Не хочу тебе ещё раз показывать. Сжёг и вернулся в человека.
Как нехорошо седлать думотериев, подумал я и тут же пожалел, что не сдержал подспудную мысль, но было поздно.
– Ты не понимаешь, – обиделся Птах.
– Я не понимаю, почему ты помогал избирательно. Ты вмешался в наши дела, а что в результате? Спас одного, убил другого. Моргенштерн, помнится, застрелился на следующий день, а Рэймонд стал полновластным владельцем компании. Я не судья в этом деле, Рэй – мой друг, а Декстер, насколько я знаю, был грязным типом, но не слишком ли смело ты делишь нас на испорченных и неиспорченных?
