У ворот стояли мои дорогие Алфея и Лакоум, вид
у них был очень обеспокоенный. Наверное, все эти белые люди: врач, адвокат,
дама в серых туфлях – не пустили их ко мне. Алфея надула губу, словно собираясь
расплакаться, она сложила тяжелые руки на груди и наклонила голову.
Лакоум пробасил:
– Мы здесь, босс.
Я хотела было ответить, но мое внимание
отвлекло что-то на другой стороне улицы.
– Что случилось, милая? – спросил
Грейди. В его акценте звучали приятные нотки жителя Миссисипи.
– Скрипач.
Черная фигура смутно маячила вдалеке, на
другой стороне улицы. Не дойдя до конца квартала, до угла Третьей и
Каронделет-стрит, скрипач оглянулся.
Потом он исчез.
По крайней мере, мне показалось, что он исчез
за вереницей машин и деревьями. Однако я целую секунду ясно его видела:
странный часовой в ночи оглянулся и широкими ровными шагами пошел дальше, держа
в руках скрипку.
Я забралась в машину и растянулась на
носилках, что, видимо, обычно не делается, но я поступила так неловко потому,
что первой начала карабкаться в машину, прежде чем меня кто-то успел
остановить. Укрылась простыней, сомкнула веки. Больница Милосердия. Все мои
тетушки, прослужившие там монашками много лет, уже в ином мире. Тут я спросила
саму себя, сумеет ли мой бродячий скрипач отыскать больницу Милосердия.
– Знаете, а ведь этот человек
нереален! – Вздрогнув, я очнулась. Машина уже ехала в общем потоке. –
Хотя с другой стороны… Розалинда и мисс Харди – обе его слышали.
Или это тоже был сон? В этой жизни реальность
и сон переплелись так тесно, что одно неизменно торжествует над другим.
Глава 4
Последовали три дня бессонной больничной
дремоты, неглубокой, тревожной, наполненной раздражением и страхом.
Неужели они успели кремировать Карла? Была ли
у них абсолютная уверенность, что он мертв, прежде чем его поместили в ту
жуткую печь? Я никак не могла отделаться от этого вопроса. Неужели мой муж
превратился в пепел?
Мать Карла, миссис Вольфстан, вернулась из
Англии и без умолку плакала у моей постели, кляня себя за то, что оставила меня
с умирающим сыном. Я вновь и вновь повторяла, что с любовью заботилась о нем и
у нее нет оснований корить себя за отъезд. В том, что почти одновременно со
смертью Карла на свет появился новый младенец, было нечто прекрасное и
удивительное.
Мы обе улыбались, глядя на фотографии
новорожденного, сделанные в Лондоне. Руки мои болели от уколов. Перед глазами
все расплывалось.
– Тебе больше никогда-никогда не придется
ни о чем беспокоиться, – сказала миссис Вольфстан.
Я знала, что она имеет в виду. Хотела
поблагодарить и сказать, что Карл однажды мне все объяснил, но не смогла и
вместо этого принялась плакать. Нет, я снова буду беспокоиться. Буду
беспокоиться о том, что не в силах изменить щедрость Карла.
У меня были сестры, которых я любила и теряла.
Где сейчас Фей?
Я сама довела себя до больничной палаты –
человек, два дня проживший на нескольких глотках содовой и паре кусков хлеба,
может довести себя до сердечной аритмии.
Пришел мой зять Мартин – муж Катринки и
сообщил, что она очень расстроена и просто не может заставить себя перешагнуть
порог больницы.
Мне сделали все анализы.
Посреди ночи я вдруг проснулась и подумала:
«Это больничная палата, а в кровати лежит Лили. Я сплю на полу. Нужно подняться
и убедиться, что с моей маленькой девочкой все в порядке».
И тут меня пронзило своей остротой одно
воспоминание, от которого кровь застыла в жилах: я вошла в палату мокрая от
дождя, пьяная, посмотрела на лежащую в кроватке девочку пяти лет, лысую,
опустошенную, почти мертвую, и ударилась в бурные слезы.
– Мамочка, мамочка, почему ты плачешь?
Мамочка, ты меня пугаешь!
Как ты могла так поступить, Триана?!
Однажды ночью, наглотавшись перкодана,
фенергана и других успокоительных, которыми меня пичкали, чтоб утихомирить,
заставить меня поспать и перестать задавать глупые вопросы, такие, например,
как: заперт ли дом и какова судьба работы Карла о святом Себастьяне, я
подумала, что проклятие памяти заключается в следующем: ничто никогда не
забывается.
Меня спрашивали, не позвать ли Льва, моего
первого мужа. «Ни в коем случае, – ответила я. – Не смейте его
беспокоить. Я сама ему позвоню. Когда захочу».
Но из-за действия лекарств я так и не сумела
спуститься вниз.
Снова провели всякие тесты.
Однажды утром я все ходила и ходила по
коридору, пока медсестра не сказала:
– Вы должны вернуться в постель.
– А зачем? Что у меня?
– Да ни черта у вас нет, – ответила
она, – если бы только они еще прекратили колоть вас транквилизаторами.
Приходится снижать дозу постепенно.
Розалинда положила у моей кровати маленький
черный проигрыватель дисков, надела мне на голову наушники, и нежно зазвучали
моцартовские голоса – ангелы распевали какую-то глупость из «Так поступают
все». Великолепные сопрано пели в унисон.
Я мысленно прокрутила один фильм «Амадей». Я
видела его. Чудесный фильм, в котором злодей-композитор Сальери, восхитительно
сыгранный Ф. Мюрреем Абрахамом, довел до смерти похожего на ребенка, смеющегося
Моцарта. Там был один момент, когда, сидя в золоченой обитой бархатом
театральной ложе, Сальери взглянул на певцов, на маленького херувимчика,
истеричного дирижера и сказал голосом Ф. Мюррея Абрахама:
– Я слышал голоса ангелов. Да, клянусь
Богом. Да.
Миссис Вольфстан не хотела уезжать. Но все
было сделано, прах помещен в мавзолей Метэри, анализы на ВИЧ и на все прочее
оказались отрицательными. Я была самим воплощением здоровья и потеряла всего
пять фунтов. Сестры все это время оставались при мне.
– Да, поезжайте, миссис Вольфстан, не
сомневайтесь. Вы знаете, что я любила его. Любила всем сердцем, и это никогда
не имело отношения к тому, что он давал мне или другим.
Поцелуи… Запах ее духов…
– Все в порядке, – сказал Гленн.
Ладно, хватит об этом Книга Карла в руках ученых, чьи имена он назвал в своем
завещании.
Слава Богу, нет необходимости вызывать Льва,
подумала я. Пусть Лев остается с живыми.
