Иногда волна оказывалась такой длинной, а пена
такой густой, что порождала восемь или девять гибких грациозных фигурок, они
откатывались назад в море, а на смену им уже шла следующая пенная полоса.
– Никакие вы не души проклятых или
спасенных, – сказала я. – Вы просто красивы. Так же красивы, как в
том пророческом сне. Так же красивы, как ливневый лес в горах, как облака,
проплывающие мимо лица Господа. Лили, тебя здесь нет, моя дорогая, ты не
связана ни с одним местом, даже таким красивым, как это. Я бы почувствовала,
если бы ты была здесь.
И снова ко мне пришла та мысль, тот
незаконченный план, та недосказанная молитва, что нужно прогнать призрака.
Я взяла стул и уселась у окна. Ветер откинул
мои волосы назад.
Волна за волной приносили на берег танцоров,
ни один из них не был похож на другого, каждая группа нимф особенная, как мои
концерты, а если и было какое-то повторение, то о нем знали только приверженцы
теории хаоса. Время от времени какой-нибудь танцор поднимался во весь рост, и
казалось, еще немного, и он высвободится из водного плена.
Так я просидела до утра.
Чтобы играть, мне вовсе не нужен сон. В любом
случае я сумасшедшая. А если совсем свихнусь, то это только поможет делу.
Наступил рассвет, а с ним началось оживленное
движение на улицах, внизу засуетились люди, распахнулись двери магазинов,
покатили автобусы. В волнах заплескались купальщики. Я стояла у окна, с моего
плеча свешивался мешок со скрипкой.
Какой-то звук отвлек мое внимание.
Вздрогнув, я обернулась. Но это был всего лишь
посыльный, который вошел с букетом роз.
– Мадам, я очень долго стучал.
– Ничего страшного, это ветер виноват.
– Внизу собрались молодые люди. Вы для
них так много значите, они пришли издалека, чтобы взглянуть на вас. Мадам,
простите меня.
– Все в порядке. Дайте мне розы, я им
помашу. Они узнают меня, когда увидят с розами, а я узнаю их.
Я вернулась к окну.
Солнце немилосердно обжигало воду; через
секунду я разглядела их, троих стройных молодых женщин и двух мужчин,
оглядывавших фасад отеля из-под ладошек, затем один из них увидел меня, увидел
женщину с челкой и распущенными волосами, державшую в руках красные розы.
Я долго им махала и смотрела, как они
подпрыгивают.
– В Португалии есть такая песня,
классическая песня, – сказал посыльный. Он в это время возился с маленьким
холодильником возле окна – проверял, есть ли напитки, какова температура.
Молодые люди внизу все подпрыгивали и посылали мне воздушные поцелуи.
Да, поцелуи.
Я тоже посылала им поцелуи.
Потом я попятилась, когда мне показалось, что
уже можно, и закрыла окно. Скрипка висела как горб на моей спине, в руках были
розы. Сердце громко колотилось.
– Эта песня, – сказал
посыльный, – кажется, была популярна в Америке. Она называется «Розы,
розы, розы».
Глава 18
Это был коридор с греческой мозаикой на полу,
толстыми золотыми завитушками, облицованный коричневым мрамором.
– Очень красиво! Да! Боже мой! –
восклицала Роз. – В жизни ничего подобного не видела. И все это мрамор?
Только взгляни, Триана, красный мрамор, зеленый, белый…
Я улыбалась. Я знала. Я видела.
– Так вот что хранилось в тайниках твоей
памяти? – прошептала я своему невидимому для других призраку. – И ты
не хотел, чтобы я это видела?
Для остальных мои слова, должно быть, звучали
как мучение. Стефан мне не ответил. Меня захлестнула ужасная жалость к нему. О
Стефан!
Мы стояли у подножия лестницы. Справа и слева
от нас замерли бронзоволицые статуи. Перила из мрамора такого же зеленого и
чистого, как море под полуденным солнцем, толстые квадратные балясины, лестница
разветвляется надвое, как, видимо, во всех оперных театрах, мы поднимаемся по
ней и оказываемся перед тремя дверьми с хрустальными стеклами и полукруглыми
окошками над верхним косяком.
– Публика пройдет сегодня вечером по этой
лестнице?
– Да-да, – ответила та, что была
постройнее, Мариана, – будет много народу. У нас аншлаг. Уже сейчас
публика ждет у входа. Поэтому я и провела вас через боковые двери. Но мы
приготовили для вас особый сюрприз.
– Что может быть великолепнее этого
зрелища? – спросила я.
Мы все вместе пошли дальше. Катринка вдруг
погрустнела, и я видела, как она перехватила взгляд Роз.
– Жаль, что сейчас с нами нет Фей! –
сказала она.
– Не нужно так говорить, – сказала
Роз, – ты только заставишь вспомнить ее о Лили.
– Дамы, – сказала я, –
успокойтесь, нет ни одной минуты, когда бы я не думала о Фей и Лили.
Катринку внезапно затрясло, тогда к жене
подошел Мартин и обнял ее, стараясь успокоить, хотя на самом деле этот
сторонник строгой дисциплины, прикидываясь утешителем, хотел ее пристыдить.
Когда мы повернули и начали подниматься по
левому пролету, я увидела огромную площадку и три великолепных витража.
Мариана тихим голосом перечисляла для меня
скульптуры, точно так, как делала это в моем сне. Лукреция, милая женщина,
шедшая рядом, улыбалась и тоже давала комментарии по поводу того, что означала
каждая скульптура в музыке, поэзии или театре.
– А вот там, в дальней комнате, находятся
фрески, – сказала я.
– Совершенно точно, и в такой же комнате
в противоположном конце коридора. Вы должны посмотреть…
Я замерла, любуясь солнечным светом, лившимся
сквозь прозрачные картины из стекла, сквозь пышнотелых полуобнаженных красоток
в драпировках и цветочных гирляндах.
Я перевела взгляд выше и увидела там роспись.
Мне показалось, что моя душа сейчас умрет, и больше ничего не имело значения,
кроме того, что было важно в том сне – не важно откуда он пришел ко мне или
почему, а важно то, что это место существовало, что кто-то создал этот дворец
из ничего, и он с тех пор стоит и радует нас своим потрясающим великолепием.
– Нравится? – спросил Антонио.
– Словами не выразить, – ответила я
со вздохом. – Смотрите, там наверху, в круглых настенных медальонах,
бронзовые лица, ван Бетховен.
– Да, да, – любезно подхватила
Лукреция, – они все здесь, великие оперные композиторы. Вы видите Верди,
вы видите, э-э, Моцарта, вы видите этого… как его… драматурга…
– Гёте.
