– Да? – Скрипач задумался. – Хотя ты действительно прав. Не пахло. Там почему-то вообще ничем живым почти не пахло.
– Несмотря на толпы. Так вот, крысы, если ты помнишь, опасность способны предвидеть, и если она существует – они уходят. Всей колонией. И что может значить то, что тут их запах есть, как ты думаешь?
– Что это место безопасно? – удивленно произнес Скрипач. – Так… это значит, что другие…
– Ну да. – Ит кивнул. – Кажется, мы угодили на корабль, который тонет.
– И мне тут все меньше и меньше нравится, – подтвердил Скрипач.
Сейчас они сидели в углу зала, неподалеку от сцены-подиума. Рыжий притащил две чашки какого-то непонятного чая, потом снова ушел и вернулся с горстью конфет монпансье, которые они, переглянувшись, отправили в чай вместо отсутствующего сахара. Народу в зале было порядочно, в уголке кто-то играл на варгане, из другого угла слышался девичий смех и гитарное треньканье. Сидела в зале в основном молодежь, лет от шестнадцати и до двадцати пяти максимум.
Ит и Скрипач украдкой оглядывались. Довольно интересное место, надо признать. По стенам – разномастные картины, наброски. Из-под потолка свисают обрывки цепей, а сам потолок оклеен местами серебристой бумагой. Над входной дверью, кажется, икона, вот только потемнела она настолько, что не разобрать, чей лик на ней.
А на сцене…
Мы говорим на разных языках.
Вокруг мы видим разные картины.
Что отражается в твоих глазах?
Крутые тачки, модные витрины,
Неона свет столичных авеню,
Как призрак жизни яркой и блестящей.
А я реальность вижу в стиле ню,
Как этот пес, бездомный и смердящий.
Как бабушка с протянутой рукой,
Которой горько и безмерно стыдно
За стерву жизнь. За всех. За нас с тобой.
За тех, кому с вершины слез не видно.
Мы говорим на разных языках.
Мне жаль. Но эту данность не изменишь.
Ты хоть во сне витаешь в облаках?
Смеешься звездам? Слепо в чудо веришь?
Считаешь, что отдать важней, чем взять?
Увы… Но не испытывай сомнений.
Нет, я не псих. Мне просто тошно лгать.
Прощай. Мы люди разных измерений.
(Стихотворение Ирины Лукониной)
Они оба, не сговариваясь, обернулись на голос.
На сцене сейчас стоял стул, а на стуле сидела девушка. Невысокая, сгорбленная, худая, как щепка. Волосы забраны в хвостик, мешковатый свитер, который ей велик на пару размеров, висит на худеньких плечах, как на вешалке. Она просто сидела на стуле и просто читала стихи, от которых и Скрипача и Ита мороз пробрал по коже.
Зал не обращал на нее внимания. Впрочем, и она на зал – тоже. Она смотрела куда-то в угол, в самый темный угол, словно в зале в тот момент не было никого, и вообще в этом мире не было никого, и если она с кем и говорила в тот момент, так это с собственной тенью в этом углу.
Дочитав, она пару минут посидела, все так же отрешенно, затем встала. Как-то странно встала, неловко. И осталась стоять.
Раздались жидкие хлопки – оказывается, ее все-таки кто-то заметил.
– Молодец, Ветка! – похвалил какой-то парень. – А про что стихи-то были? Про природу?
– Ага. – Она, нисколько не смутившись и не обидевшись, покладисто кивнула. – Про природу, Петь. Про облака.
– Ну, круто, – одобрил парень. – Дайте гитарку, люди!
– «Ключ» давай! – потребовал кто-то.
– Дебилы, – раздался раздраженный мужской голос откуда-то сзади. – «Ключ». Задолбали уже за сорок лет «ключом» этим.
– Дим, не ругайся, – попросил в ответ голос, принадлежавший явно совсем молодой девушке.
– Завали хлебало, свиноматка малолетняя, – приказал мужчина. – Знаю я вас. Поорете «ключ», типа вы крутые и свободные, а потом через два года смотришь – все, сдулись. Колясочка, няшечка, глазки тупенькие, пустенькие, на квартиру кредит, на машину кредит, работа, потом вторая няшечка подваливает, и… и где эта ваша свобода, про которую вы орали? Нету! Не-ту-ти вашей свободы! Вы уже все. Добровольно повязаны по самые сиськи. Чего, Натуся-тутуся, не так?
– Дети – это самое главное… – несмело начала девушка.
Мужчина расхохотался.
– Дура, – ласково ответил он. – Главное, главное. Вали давай к своим, красота моя ненаглядная.
– Так ты накладочку мне продашь?
– В жопу пошла отсюда, – строго приказал мужчина. – Курить вздумала? Забудь. Тебе еще рожать. Накладочку ей, семнадцатилетней дебилке. Чего встала?! Вали, сказал! Не продам!
– Ну Дим…
– Не «ну Дим», а пошла отсюда на хрен! – рявкнул мужчина.
Скрипач с интересом обернулся. Ит тоже.
За соседним столом сидел грузный потный мужчина в синей полинялой рубашке. На лице его явственно читалось недовольство, смешанное с отвращением. Осуждающе покачав головой, он отпил сока из пластиковой бутылки и вытер рукавом рот.
– Накладочку ей, – раздраженно повторил он. – Разбежалась…
– А нам продадите? – небрежно спросил Скрипач.
Мужчина окинул их цепким взглядом.
– Нездешние, что ли? – проницательно спросил он.
– Типа того, – обтекаемо ответил Ит.
– Рауф, – прищурился мужчина. – Только странные малька.
– Ого. – Ит посмотрел на него с уважением. – Как вы поняли?
– Работал на Терре-ноль, в обменной программе, шестнадцать лет назад. – Мужчина хмыкнул. – Вашу шатию-братию узнаю на раз.
– Как именно? – подался вперед Скрипач.
– Двигаетесь иначе, – пояснил тот. – А чего к нам занесло?
– В университет, тоже по обмену. Лекции читать, градации Сонма, – честно ответил Ит. – И по вышке, но это не мы, это коллега.
– Ведро с собой прихватите в универ, – со смешком посоветовал мужчина.
– Зачем? – Скрипач удивленно поднял брови.
– Чтобы было куда блевать, – пояснил тот невозмутимо. – Вон, видите деток? Хорошие детки?
– Да ничего вроде бы, – осторожно ответил Ит. – Дети как дети. Подростки. Хорошо одеты, жизнью довольны.
– Вот-вот, – поддакнул мужчина. – Именно что довольны. По самые яйца. А вы братья? – с интересом спросил он.
– Не совсем. Род один. Братья мы по первому браку, – пояснил Скрипач. – Потом… мы больше по работе.
– Модификаты?
– Угу. По-моему, это очевидно.
– А зачем?
– Мы женаты на человеческой женщине.
