— Извини. Имя редкое. Но красивое. А
сокращенно как, Уля?
— А тебя как зовут?
— Анна. Швецова Анна Викторовна, —
помедлив, добавила она и усмехнулась, точно в ее словах заключалось нечто
смешное. — Я никто, и зовут меня никак, — вдруг сказала она,
выбираясь из машины.
После такого заявления видеть ее у себя в
гостях мне и вовсе не хотелось, но как выйти из создавшегося положения, я не
знала, к тому же здорово мучило любопытство. Мы поднялись в квартиру.
— Одна живешь? — спросила Аня,
снимая ботинки.
— Да. А ты?
— Тоже одна. Был бы кто-то рядом,
глядишь, мозги бы уцелели. Он, я уверена, специально выбирает одиноких, с нами
проще.
— Проще что? — быстро задала я
вопрос.
— Запугать. Мозги запудрить, — пожала
она плечами. — Кухня там?
— Да. Проходи.
Я стала собирать на стол. Анна устроилась
возле батареи, все еще зябко дергая плечами, хотя в кухне было тепло.
— Рассказывай, — предложила она без
особой охоты.
Я торопливо поведала свою историю. Она слушала
молча, разглядывая свои руки, время от времени кивала.
— Ясно, — вздохнула она, когда я
закончила. — Я имею в виду, ничего не ясно в целом, зато понятно, почему
ты там оказалась. — Она разглядывала меня, сосредоточенно хмуря лоб, как
будто принимала важное решение. — Я тебе верю, — изрекла она
наконец. — У тебя глаза хорошие. Хотя… ладно, я тебе верю.
— Спасибо, — сказала я, не придумав
ничего умнее. — Расскажи, пожалуйста, как ты оказалась в парке и почему.
— Он позвонил и велел сделать этот
дурацкий плакат. Ну, я сделала. Потом опять позвонил, сказал, что в одиннадцать
утра я должна быть в парке.
— Кто позвонил?
— Азазель, естественно. У меня нет
компьютера, он звонит мне по телефону.
— Тебе кто-то позвонил по телефону, и ты с
плакатом бросилась в парк? — усомнилась я в чужом здравомыслии.
— Но ты ведь бросилась за желтой
курткой? — насмешливо глядя на меня, спросила Анна.
— Но… этому предшествовали события, о
которых я тебе рассказала.
— У меня тоже события предшествовали. К примеру,
мамуля каждую ночь звонила по телефону ровно в час, и мы мило болтали.
— Ну и что? Моя мама тоже звонит, правда,
не ночью.
— Не знаю, как твоя, а моя мама умерла
год назад.
— А тебе не пришло в голову, что это
розыгрыш?
— Ага. Пришло. И ушло. Откуда шутнику
знать, что я разбила в шесть лет китайскую вазу, которую отцу подарили на
юбилей, со всеми дальнейшими последствиями? В первый раз мамуля позвонила и
долго жаловалась на условия существования, то есть на геенну огненную. Просила
меня в церковь сходить. Я, конечно, пошла, батюшке все рассказала. Батюшка
решил, что у меня не все дома, но панихиду отслужил. Через месяц у него от меня
нервный тик начался. Все мы верим в Воскресение Христа и наше спасение, но,
когда покойники регулярно звонят, это все-таки впечатляет. А старушка так
разохотилась, велела батюшке передать, что у него в саду под яблонькой чугунок
зарыт с баксами. И что ты думаешь? Батюшка вроде не поверил, когда я старушкины
слова ему передала, но лопатку все-таки прихватил. И баксы нашел, только не
впрок пошла находка. Повесился батюшка, — сказала Анна и улыбнулась, зло,
с остервенением, от веселья она была далека.
— Действительно повесился?
— Ну, в петле нашли. Это вообще страшный
грех, а когда священник на себя руки накладывает… Я решила, что ценные
сведения, что мамуля сообщает, лучше держать при себе. Вот так. Шесть месяцев я
не сплю, пью успокоительные и лечусь у психотерапевта. Он обещал поставить на
ноги, но вряд ли в это верит. Я думаю, ему самому не худо бы подлечиться.
Психотерапевт, который говорит больному: «Я вас на ноги поставлю…» — Она
засмеялась, после чего добавила со вздохом:
— Лучше на голову.
— Она и сейчас звонит? Я имею в виду твою
маму?
— Ага. Правда, не каждую ночь, должно
быть, устает старушка. Или перед хозяином не выслужилась, не удалось сцапать
грешную душу.
— Извини, но как-то ты о матери говоришь…
— Это не моя мать, — зло ответила
Анна. — То есть, возможно, это существо когда-то было моей матерью. А
сейчас… сейчас это исчадье ада.
— Ты в самом деле так думаешь? —
заволновалась я. Анна сама только что сказала, что лечится у психотерапевта.
— Мать любит своего ребенка, а не доводит
его до безумия. А я в психушке частый гость — и все благодаря мамуле. Я вот
думаю, может, кол осиновый в могилу вбить? Впрочем, бесполезно. Кол положено
вбивать в сердце, если я такое проделаю, меня будут держать в смирительной
рубашке. К тому же кол для вампиров, а я мамашу блуждающей не видела, только
голос имею счастье слышать.
— Аня, — сказала я, — а
голос-то настоящий? Голос точно твоей мамы?
— Не знаю, — вздохнула она. —
Догадываюсь, о чем ты подумала. О розыгрыше забудь, люди так не шутят. Тут еще
много чего было, не хочу рассказывать. И про глупости с милицией, про
определитель номера лучше молчи. Сама понимаешь, чтобы довести человека до
сумасшествия, надо напрячься.
— Ты считаешь себя сумасшедшей? — не
поверила я.
— Слушай, я ничего не знаю. Может, я
спятила, а может, другие, это уже не имеет значения. Я просто хочу, чтобы все
поскорее кончилось, все равно как, лишь бы поскорее.
— А как ты узнала об Азазеле? —
спросила я.
— От мамаши, конечно. Она сказала, что я
нужна хозяину. Ну, тут и он объявился, в ту же ночь.
— Позвонил по телефону?
— Ага. Потом… не важно. Короче, он меня
не забывал. А вчера позвонил и в сквер с плакатом отправил. Зачем-то ему
понадобилось, чтобы мы были вместе. Интересно.
— Тебе звонят по телефону, мне присылают
послания по электронной почте, я несколько раз видела мужчину. И в твоем, и в
моем случае рядом гибнут люди. Но это нельзя назвать убийством.
— Вот что, не ищи во всем этом логики, ее
там просто нет. И не пытайся понять. Не то он возьмется за тебя всерьез, и ты
очень быстро окажешься в комнате с мягкими стенами. А он любит американские
фильмы, — вдруг хихикнула Анна. Выглядело это так, что слегка меня
встревожило, повода для веселья я не видела.
