– Да, да… – торопливо согласился он. – Я знаю. Ты правильно все решила. Ты должна поступать так, как считаешь нужным, как чувствуешь, ты лучше знаешь Мишку…
– Да ничего я не знаю, – вдруг сказала она и отняла руку. – Просто надоела вся эта безысходность. Изо дня в день одно и то же. И никакого просвета. Знаешь, доктор, ты меня больше не трогай, ладно? Не хочу. И вообще…
Она замолчала.
– Что вообще? Договаривай.
– Устала я от тебя, – сказала она и подняла на него глаза. – Прости, не могу больше.
– Мальчику сколько полных лет? – громко спросила сестра.
– Одиннадцать! – громко сказала Марина. И шепнула ему:
– Давай не здесь, а? Положим Мишку, и там, на улице поговорим…
– Я на улице плохо умею разговаривать, – сказал Лева. – Давай лучше здесь.
– Ну как хочешь… – пожала плечами она. – Да, собственно, я уже все сказала.
– Это из-за Даши? – глухо спросил он.
– Из-за нее тоже… Понимаешь… Если бы я ее не знала, совсем, ну какая разница, подумаешь, сходил налево, да и потом, налево, направо, я к тебе никаких претензий никогда не имела, в смысле, на тебя… Но теперь она мне ближе, чем ты. Вот так. Вот такие странные у нас с тобой отношения, доктор, – засмеялась она своим хриплым голосом. – Не расстраивайся. Я тебе не пара. Я это давно поняла. Я так… временная остановка в пути.
– А путь куда?
– Это уж тебе виднее. В Америку, наверное. Или еще куда. Давай прекратим, а? Сейчас Мишку приведут. Прощаться надо. Нехорошо…
– У нас с ней ничего нет. И не было, – зачем-то сказал Лева и тут же понял, что сморозил глупость.
– А ты думаешь, я не в курсе? – спросила Марина. – Да у тебя все на лице написано. Всегда. И потом, зачем сейчасто врать? Все у вас было. Просто вести ты себя не умеешь. Не научили тебя в детстве. Ну ладно, все, – сказала Марина и встала.
– Домашний адрес продиктуйте, пожалуйста! – сказала сестра, как будто ждала этого момента.
Марина подошла к столу и начала диктовать адрес, в этот момент привели Мишку, со свертком под локтем, притихшего и настороженного, как мышь.
Это была пижама. Лева представил Мишку в застиранной пижаме, и ему сало плохо, так плохо, что захотелось выть.
– Книжку взял? – спросил он Мишку строго.
– Взял.
– Какую?
– «Три мушкетера», – сказал Мишка. – Я ее уже два раза читал.
– В третий будешь?
– Ну да. А потом в четвертый.
– Ну ладно, – сказал Лева.
Ему ужасно захотелось сказать какую-нибудь глупость, типа «один за всех, и все за одного», но он не стал, прижал Мишку к себе и поцеловал в обе щеки.
– На месяц всего, – сказал он ему тихо. – Это хорошая больница, я в ней лежал. Здесь больно не делают. Ну разве что кровь из пальца возьмут. Пока…
Марина долго шепталась с Мишкой, потом, когда его увели, все-таки заплакала, а когда Лева попытался ее обнять, резко его оттолкнула и выскочила из приемного покоя. Лева подумал, что она побежит от него, попрощался с нянечкой, медленно вышел, надеясь, что она уже скрылась из виду, потом вышел на крыльцо и увидел Марину. Она спокойно курила.
– Спасибо тебе, доктор, – сказала она. – Забыла сказать. Большое тебе наше с кисточкой, серьезно. За все твои бесплатные консультации.
Лева внимательно посмотрел ей в глаза. Это была не издевка, не шутка, не пародия. Она смотрела грустно и прямо.
– Марин, – попросил он. – Можно, я тебе не буду тоже говорить спасибо за борщ, за твою заботу и за… бесплатные консультации. Я не хочу… вот так. Я не могу Мишку бросить. Ну ты пойми меня. Сделай какое-то усилие, я не знаю. Ладно? Звони хоть иногда, рассказывай. Я буду звонить, если можно. Ну, будем как-то дальше жить… Ведь не чужие люди. Может, зайдешь еще?
– Не знаю, – сказала она. Бросила сигарету и растоптала. – Обещать не могу. Ты сейчас за мной не ходи. Погуляй тут, по родным местам.
– Понятно, – сказал Лева. – Значит, устала. Только как-то вдруг. Не уставала, не уставала – и вдруг устала… Не находишь?
– Не нахожу. Слушай, доктор, я тебя прошу, ну не надо сейчас. Мне и без этого плохо. Переживаю я из-за Мишки, неужели не понятно?
– По дурацки как-то все… – сказал Лева. – Слушай, я виноват перед тобой, я знаю. И перед Мишкой виноват. И вообще перед всеми. Перед всеми вами. Но ты дай мне время, хоть чуть-чуть. Просто полоса сейчас такая… муторная. Дай разобраться, передохнуть, очухаться, не руби сплеча.
– Ну вот видишь, доктор, – сказала Марина глухо. – Вот видишь, как получается… Ты перед всеми виноват. У тебя проблемы. У тебя полоса там какая-то… Все про тебя. Ну а мы-то с Мишкой своей жизнью жить должны. Отдельной.
– Ну почему отдельной? – завелся Лева. – Почему отдельной? Я думал, наша с тобой жизнь…
И вдруг он осекся и замолчал. Как-то поплыл, что ли. Объяснить ничего было невозможно, и изменить ничего нельзя.
– Ну что ж ты молчишь? – сказала Марина. – Что ж ты молчишь, психолог? Говори, объясняй, доказывай. Куда твое красноречие девалось? Ты же обычно так все по полочкам раскладываешь, любо-дорого слушать. А тут заткнулся на самом интересном месте. Что – наша жизнь? Ну что?
– Значит, бросаешь, – сказал Лева. – Забираешь свои игрушки, да? Ну что ж, может, тебе так будет лучше, не знаю. Но мне лучше не будет, это точно. Я к вам привык. Я без вас своей жизни не представляю.
– Ну вот, ты опять! – Марина отвернулась. – Господи. Ты к нам привык. Ты без нас своей жизни не представляешь. Господи, доктор, ну спасибо, что ты к Мишке хорошо относишься, правда вот толку нет, но это ладно, об этом потом, но ты пойми, что мне не это важно. Мне важно, как ты ко мне относишься, ну хоть сейчас ты можешь это понять?
Они замолчали, теперь уже надолго.
– Могу.
– Ну раз можешь, тогда пойми. И не мучай меня больше, ладно?
– Слушай, забыл спросить! – крикнул он ей вдогонку. – А ты почему без машины-то?
Она махнула рукой, и он понял, что опять сглупил.
Машина по-прежнему была в ремонте, и он это прекрасно знал.
Усилием воли он заставил себя не смотреть ей вслед…
* * *
Вечером ему позвонил Асланян.
– Лев Симонович? – спросил он осторожно. Голос по телефону был неожиданно бархатистый, с переливами. – Это Асланян беспокоит. Я тут разузнал кое-что. Вы ко мне завтра не сможете подойти? Часа в три. Я думаю, это для вас будет небезынтересно. Но вы не пугайтесь заранее, я вас прошу. Все будет хорошо. А то я знаю, вы слишком много переживаете… За других. А надо больше о себе подумать. В наши с вами годы уже пора. Проходили в школе теорию разумного эгоизма у Чернышевского? Вот-вот…
