А вдруг я найду еще какие-то сокровища?
С легким головокружением, я двигалась по комнате, находя вещи, которые раньше видела только на картинках в книге.
Огромная арфа. Орган. Клавесин. Куча коробок с резными инструментами. Большую часть я не узнала, но нашла виолончель, другой — побольше — струнный инструмент, и кларнет. Это даже слишком замечательно.
Мог ли он позвонить наперед и попросить друга принести все эти инструменты просто потому, что знал — они мне нравятся? Я не могу представить какова причина для такого, но это вполне в духе Сэма. Он был со мной так мил, всегда делая все, чтобы я почувствовала себя счастливой.
Я вернулась к пианино, стоящему в центре комнаты. Лавочку и инструмент обрамляла деревянная кайма, а ряды очень черных и желтеющих, сделанных из слоновой кости клавиш мерцали под светом. Мои пальцы потянулись к ним, но они были как будто чужыми.
В последний момент я отдернула руку, прижав ладонь к колотящемуся сердцу. Настоящее пианино. Это самая прекрасная вещь, какую я когда-либо видела.
— Тебе оно не нравится? — голос Сэма, слегка окрашенный раздражением, послышался с балкона. Я подпрыгнула и посмотрела на него, пытаясь контролировать вопросы, которые вертелись у меня на языке. — Оно тоже какое-то неправильное?
— Отпечатки пальцев. — Это было первое, что пришло на ум. — Я не хотела оставлять пятна.
Его голос прозвучал облегченно, когда он сбежал вниз по лестнице, скользя пальцами по перилам.
— Сыграй что-нибудь. — Он умылся и сменил рубашку, но все еще был раскрасневшимся от ходьбы. Или, может быть, от чего-то другого, потому что он не был одним из тех, кто задыхался на улице. — Ты не повредишь его.
Может он уже и не был раздражен, но я продолжала держаться настороже.
Я выбрала клавишу посередине. Четкая нота разнеслась в пустой комнате. Мурашки пробежали по моей спине, и я нажала еще раз, и еще. Каждая нота была ниже предыдущей, пока мои пальцы продвигались к левому концу пианино. Я попробовала одну справа, нота прозвучала выше. Это была вовсе не песня, но слушая, как звук отскакивает от полированного камня и мебели, мои щеки заболели от улыбки.
Сэм сидел на скамейке, передвигая пальцами по клавишам, не касаясь их, а затем взял мои четыре ноты. Они прозвучали отрывисто. Немелодично.
Но было что-то в том, как он сидел, что-то знакомое. Это было не позаимствованное пианино. У многих людей, вероятно, есть оно.
Четыре ноты прозвучали снова, на этот раз медленнее, и когда он посмотрел на меня, было трудно разобрать выражение, мелькнувшее на его лице. Я не могла отвести взгляд от его рук на клавишах пианино, как к месту они там смотрелись.
Он заиграл мои ноты снова, но вместо того, чтобы остановиться после этого, он сыграл самое удивительное, что я когда-либо слышала. Это было похоже на звук волн на озере и на звук ветра, колышущего ветки деревьев. Были молнии, гром и стук дождя. Тепло и гнев, и медовая сладость.
Я никогда не слышала эту музыку раньше. Казалось, в комнате не осталось места для вдоха, все из-за моего раздувшегося сердца, растущего вместе с музыкой, из-за чего все внутри меня отдавалось болью. Это продолжалось вечно, но, в тоже время, недостаточно долго.
Потом опять прозвучали мои четыре ноты, медленно, как до этого. Я изо всех сил пыталась вдохнуть, а музыка эхом отзывалась в моих мыслях.
И тишина окутала зал. Я не помню, как села. Мои ноги были недостаточно сильны, чтобы удержать меня.
— Сэм, ты... — я проглотила имя. Если я неправа, то будет действительно стыдно. Но я уже сидела на полу, музыка все крутилась у меня в голове, как и в первый раз, когда я украла плеер из коттеджной библиотеки. Если на чистоту, я прокручивала ее около тысячи раз. Но это было здесь. По-настоящему. Сейчас. — Ты Доссэм?
Он положил руки на клавиши, которые будто бы нашли свое место, так комфортно они там смотрелись. Я нуждалась в том, чтобы он снова сыграл…
— Ана, — сказал он, и я встретилась с ним взглядом. — Я хотел сказать тебе.
— Так почему не сказал?
Я не могла перестать думать о своем вынужденном признании в собственной страстной влюбленности. Если бы где-то здесь была дыра, в которой можно скрыться, я бы без раздумий в нее полезла.
Он снова начал ласкать клавиши и на его лице появилось какое-то странное выражение.
— Сначала я не думал, что это имеет значение. А после, — он покачал головой, — ты знаешь. Я не хотел, чтобы ты относилась ко мне как к особенному.
Либо он очень милый, либо слабоумный.
— Ты сказал мне, тебя зовут Сэм. Все остальные тоже называли тебя Сэмом.
Во всяком случае, я была уверена, что заметила бы, если бы люди называли его Доссэм. Его лицо покраснело.
— Оно короче и все всегда меня так называли. Когда мы были на озере, и я сказал тебе свое имя, я и не думал, что ты не узнаешь. Я должен был разъяснить тебе, но...
— Все нормально.
Я стояла и пыталась взять себя в руки, но ведь рядом Доссэм и как я смогу на него еще когда-нибудь взглянуть, помня, что он видел меня в худшие моменты? Как он сможет снова быть Сэмом, когда я знаю, что он Доссэм? Этого он и пытался избежать, не рассказывая о своей настоящей личности. Если я не соберусь, то он будет ужасного обо мне мнения.
Я заставила себя посмотреть на него, все еще сидящего за пианино и держащего ладони на коленях. Он все еще выглядел тем Сэмом, который вытащил меня из озера, который лечил мои руки после ожогов.
— Что ты играл? — я придвинулась ближе. К пианино. К нему. Те же глубоко посаженные глаза, те же лохматые черные волосы. Та же неуверенная улыбка.
— Она твоя, — сказал он. — Она будет называться так, как захочешь ты.
Я попятилась назад. Слишком много навалилось, чтоб я могла взять себя в руки.
— Моя?
Он схватил меня за плечо, чтобы я ни во что не врезалась.
— Ты не слышала? — спросил он, изучая меня. — Я использовал ноты, которые ты подобрала, вещи, которые напоминают мне о тебе. — Мои ноты. Вещи, которые напоминают ему обо мне. Доссэм думает обо мне, бездушной. Он не думал, что у меня нет души. Не обращая внимания на мои мысли, он продолжил: — Редко бывает, что я удостаиваюсь чести играть для кого-то, кто не слышал мои песни тысячи раз. Я думаю, Арманд и Стэф уже устали от этого.
— Не могу представить, что твоя игра может мне когда-нибудь надоесть. Я могу слушать вечно. — Я закусила губу. Ну почему я не могу сказать что-нибудь хотя бы отчасти умное? Но он улыбнулся. — Ты сам придумал мелодию? Только что?
— Частично. О некоторых отрывках я давно подумывал. Мне приходится записывать их до того, как забуду.
Он протянул мне руку, на которую я тупо уставилась потому, что она минуту назад лежала на пианино и создавала для меня мелодию, и вдруг я поняла, что я больше не никто. Я Ана, у которой есть музыка. Лучшая музыка.
