– Скажите, товарищ Гольдин, а почему вы не оставили партбилет при уходе в армию? Вы же могли его оставить в партийной организации на хранение. Вам известно, что члены партии при попадании в плен по специальному указанию Гиммлера немедленно расстреливаются?
– Так точно, товарищ лейтенант, известно. Но при моей национальности я при попадании в плен все равно подлежу немедленному расстрелу, так что хуже мне все равно не будет.
– Все понятно. Теперь слушайте приказ. До прибытия нового комиссара отряда вы назначаетесь исполняющим обязанности комиссара. Вопросы есть?
– Так точно, есть. А что я должен делать как комиссар?
– Отвечаю. Понятия не имею. Подойдите к товарищу Фогельсону. Если он в состоянии, то, может быть, что-то вам подскажет. Еще вопросы есть? Больше вопросов нет? Выполняйте.
Гольдин потоптался на месте, видимо, хотел еще что-то спросить, но понял, что бесполезно, и отошел. Я ведь в самом деле не знаю, что должен делать комиссар. Понятно, что командиру помогать. А как именно, так кто его знает. Это к Мехлису, а не ко мне. Уф, решила еще одну задачу.
Поздно вечером, когда все уже поужинали, вернулись, наконец, разведчики. Их командир пришел ко мне с докладом:
– Товарищ лейтенант, разрешите доложить?
– Давай, товарищ Сомов, докладывай, не томи.
– До места нашего боя дойти не удалось. Там уже вовсю шуровали немцы. Примерно в пятистах метрах от места боя мы услышали шум и лай двух собак. Было принято решение уводить поиск в сторону с одновременным уничтожением собак. Проложили ложный путь на восток и оставили в засаде снайпера и двух пулеметчиков. После ликвидации собак засада немедленно отошла. В ложном направлении пришлось двигаться не менее пяти километров. За время движения застрелили еще двух собак. Больше лая не слышали. Оставили за собой семь растяжек и три обычные мины. При отходе примерно в месте закладок слышали два взрыва. За время отхода легкое ранение получил один из бойцов. Более быстрому продвижению мешала «рама». Пришлось прятаться. Вот из-за этого такая задержка.
– Хорошо. Я все поняла. Теперь идите и напишите подробный отчет. С письменным отчетом ознакомите капитана Ерохина и после его одобрения сдадите мне. Выполняйте.
Подобного приказа на рукописное творчество сержант явно не ожидал. Во время наших тренировок в ОМСБОНе, чтобы не напугать курсантов, мы не уделяли особого внимания составлению письменных отчетов. Так, упомянули пару раз, и все. А теперь наступила суровая проза жизни. И никуда моим бойцам от этого не деться. Ничего, я пишу, и они тоже пусть пишут. Чем больше бумаги, тем чище известная часть тела. Но парень явно расстроился. Пришлось его «утешить», пообещав подобные упражнения после каждого выполненного задания и сославшись на мою скорбную долю.
– Поймите, товарищ Сомов. Вы сейчас напишете отчет только за действия своей группы, а мне потом надо будет писать отчет по действиям всех групп отряда. И никто меня от подобной работы не освободит. Так что действуйте.
Только отправила бедолагу заниматься чистописанием, как прибыла моя группа контроля. Эти, как и следовало, появились без всякого шума и быстро рассосались по лагерю, а Витальев, стараясь не привлекать особого внимания, подошел ко мне:
– Разрешите доложить, товарищ лейтенант?
– Подожди, давай отойдем в сторонку, и пусть твои ребята проконтролируют периметр. Не хочу, чтобы слышали посторонние.
Я понимала, что Витальеву хочется побыстрее все мне рассказать, но секретность превыше всего. После того как я убедилась, что никто нас не услышит, я, наконец, разрешила Витальеву докладывать.
– По дороге туда и обратно все шло в штатном режиме. Никто из новых бойцов ни в чем подозрительном замечен не был. Все действовали нормально в соответствии с обстановкой.
– Вот и хорошо. Теперь идите ужинать и отдыхать. Спасибо за хорошую работу. Да, не позже девяти утра жду от вас письменный отчет.
Вот, и этого огорчила. Ничего, привыкнут, как когда-то привыкала я сама.
Весь следующий день бойцы тренировались, отсыпались и отъедались. Если бы не мерзкая осенняя погода, то вообще почти как в доме отдыха. В это время у меня была только одна забота – надежная охрана нашего лагеря. Но тут особого умения не требовалось, поэтому я спокойно взвалила все на Ерохина, оставив за собой только контроль, а сама приняла участие в тренировках. Мои ребята уже знали, что от меня можно ожидать, и отнеслись к демонстрациям спокойно, зато на новичков рукопашный бой в моем исполнении произвел впечатление. Но кое-что, например стрельбу с двух рук из пистолетов, я решила пока не демонстрировать. Нужно же что-то держать в запасе. Заодно я поговорила с бойцом со снайперской винтовкой, который действительно оказался снайпером. По его словам, он перед самым началом войны окончил курсы снайперов и получил персональную снайперскую винтовку. Сказал, что при благоприятных условиях попадет в корпус на расстоянии до шестисот метров. Проверять его я не стала, за неимением подходящего стрельбища, да и лишняя стрельба сейчас ни к чему. Но решила, что позже обязательно проверю. А пока приказала ему сделать бленду к оптическому прицелу. За консультацией отправила к нашим снайперам, у которых все винтовки были оснащены блендами.
К сожалению, к концу дня умерло двое тяжелораненых. Тут, увы, наш доктор был бессилен. Мы их похоронили, но не могли даже поставить на могилах кресты, чтобы не нарушать маскировку. Ограничились только тем, что тщательно отметили место захоронения на карте и сделали на паре деревьев малозаметные зарубки. Увы, но мертвые не должны мешать живым. Все торжественно поклялись отомстить немцам за погибших.
После отбоя я снова проверила охрану лагеря – пока все было организовано на должном уровне. И никто не пытался удрать или подать какой-либо сигнал немцам. Неужели во всем нашем отряде нет ни одного немецкого агента? Как говорил Станиславский: «Не верю!»
Глава 29
Очередное утро не принесло ничего нового. Все с самого утра продолжили тренировки, а я стала продумывать организацию приема самолета. О том, что мы ждем самолет, было известно почти всем, но текст радиограммы знали только я и радист. А о том, что самолет на самом деле прилетит не седьмого, а пятого октября, то есть сегодня в ночь, знала вообще только я одна и до поры до времени не собиралась в это посвящать даже Ерохина. Придет время – скажу. А пока отправила на разведанное поле группу из своих ребят с заданием заготовить хворост для пяти костров в определенной конфигурации. Мои мысли о возвышенном, то есть о приеме самолета, были неожиданно прерваны новым комиссаром. Он, стесняясь, подошел ко мне и остановился неподалеку.
– У вас ко мне вопрос, товарищ комиссар?
– Так точно, товарищ командир. Скажите, пожалуйста, у вас, случайно, нет с собой каких-нибудь относительно свежих газет? А то мы уже больше месяца совершенно ничего не знаем о том, что сейчас происходит на фронтах.
Вот это да! Я ведь совсем об этом не подумала. Конечно, у бойцов, находящихся в окружении, не было никаких источников информации о текущем состоянии дел. Одно дело – я со своими бойцами. Нам и газеты читали, и по репродуктору все время передавали сводки от Советского информбюро. А тут, за линией фронта, если и можно услышать новости, то только в немецком изложении. Вот попала так попала. Лично я в качестве источника информации определенно не подхожу. Слушая неоднократно новости по радио, я автоматически отмечала заметные расхождения приводимой в них информации с реальным положением дел, но нельзя же об этом рассказывать бойцам. И что сказать комиссару? Наконец я придумала:
