Звонит телефон. Да не возьму я трубку.
— Алло.
— У тебя такой странный голос, — констатирует Бывалов, — сопливая, что ли? Грипп свиней? Ураганного типа. Полчаса назад не наблюдалось… Метаболизм!
— Полчаса назад… — Я делаю большой глоток пива. — …Полчаса назад мы договаривались созвониться позже вечером.
— Так вот оно и настало — позже вечером, — объясняет Бывалов.
— Ты про девушку Мюллера опять?
— Я нашел ее, — хвастается Бывалов, — сам! Не подумай ничего такого, просто поговорить с человеком хотел. Как с библиотекарем.
— Про библиотечное движение?
— Да про что же еще, — соглашается Бывалов. — Я ведь очень, ты знаешь, уважаю это движение.
— Привет Надежде Константиновне.
Отключаюсь. Телефон звонит снова.
— Алло.
— А кто такая Надежда Константиновна?
— Крупская, кто.
— И что Крупская.
— Тоже уважала библиотечное движение, — на последнем издыхании отвечаю.
Сейчас мне кажется, что я правда издохну.
Мужу я не изменяла ни разу. Не из-за повышенной моральной устойчивости. Может быть, потому что не хотела будить лиха, я ведь угомонила его с большим трудом. Может быть, потому что работала дома, с людьми встречалась неохотно, предпочитая укрываться в своей комнате с ноутбуком, книжками и яблоками. У Савина все было по-другому.
Я болтаю в воздухе «Гиннессом», имитируя движения маятника. У моей бабушки были такие напольные часы, огромные, — они превышали одно время мой рост, а маятник завораживал. Пробую заворожиться коричневой бутылкой, не получается.
Солнышкин номер я знаю очень хорошо. В сущности, я помню из длинных номеров всего-то четыре, один из них — солнышкин. Да и навыками распознавать лица на фотографиях я прекрасно владею.
Допиваю пиво, смутно отражаюсь в выпуклой стенке носатым чудовищем, показываю себе язык. Глупая я такая. Да дура просто. Умственно отсталая.
Чертову уйму времени пялилась на арабскую, что ли, вязь разного масштаба событий, не разбирая основного послания: а ведь он любит другую женщину.
И вовсе жены ничего не чувствуют заранее, не зрят на три метра в глубь земли, не прочитывают мыслей мужчины, засыпающего рядом на выглаженных наволочках каждую ночь, я вот не почувствовала и не прочитала, а я умная.
Умная наконец-то сподобилась сложить два и два и сказать себе: у этого мужчины с твоей подушки роман с твоей лучшей подругой.
Вообще, это довольно странно, думаю я. Марусечка же такая хорошая, думаю я. Мы дружим с первого класса средней школы. Летом играли в куколки, сделанные из цветков мальвы, мастерили «секретики» и катались на качелях, мечтая и опасаясь прокрутить «солнышко». Зимой ходили в детскую библиотеку каждую субботу, брали по пять книг, предварительно пересказывая мрачной усатой библиотекарше содержание только что сданных, потом катались на фигурных коньках (я — плохо) и с горок на фанерках (уже лучше). Весной влюблялись в разных мальчиков, иногда — в одного, благородно «отдавали» его друг другу, заливаясь вкусными слезами. Осенью тоже влюблялись, писали записки, дневники и глупые стишки, обменивались одеждой, лентами для волос, марками, открытками с собачками и личными словечками.
«Море о скалы грохочет, ласковой пеной звеня, будто сказать оно хочет: я и Маруся — друзья».
Марусечка красивая, умная, умело руководит безобразным бабским коллективом, разбирается в современном искусстве и почти не пользуется косметикой. Пять лет назад у нее произошла страшная история с этим ее бывшим мужем, Алешей, и погибшим младенцем, но она справилась, как справляется со всем.
После многих больниц, всех дел с докторами и психотропными препаратами Маруське нельзя было оставаться одной, а с кем же ей было оставаться, если родители терпеливо ждут ее на кладбище Рубежное, бывший муж с настоящей женой едет в Китай закупать элитный товар для чайного магазинчика, а кота Баден-Бадена все-таки нельзя назначить старшим. Разумеется, она жила у нас довольно долго, несколько времен года, я уже не помню наверняка. Первые месяцы она почти не ела и совсем не разговаривала, писала мне много писем, письма потом были массово уничтожены, кроме одного.
Неужели они уже тогда, думаю я. Откупориваю второго «Гиннесса», в смятении сильно стукаю бутылкой по зубам, испуганно нашариваю языком возможные щербины — нет, все в порядке. В относительном, конечно, порядке.
Звонит телефон. К черту вообще. Не буду отвечать, сссссуки. Я безутешна, ссссссуки.
— Алло.
— Ну и что ты трубку не берешь? — недовольно спрашивает Ирка Альперовская. — Я звоню-звоню.
— Я беру.
— Да ничего подобного! Ты до фига умная, что ли? Полчаса жду. Во-первых, насчет группы. Завтра в семь. Я заеду.
— Давай созвонимся сначала.
— Чего звонить-то? Заеду. Тебе тоже полезно. Немного похудеть. Во-вторых…
— Да.
— Слушай, у тебя ведь есть сковородка-гриль? И набор для фондю. Дашь мне?
— Нет у меня никакого набора для фондю. Зачем мне набор для фондю.
— Перестань. Набор для фондю. Мне нужен сегодня. Дай. Пожалуйста.
— Нет.
— А где он?
— Ир, у меня его никогда не было.
— Был. В такой объемной коробке. С картинками. Савину дарили на день.
— Психически здорового человека?
— Так, ты дашь мне фондюшницу или нет?
— Не дам.
— Собака ты. Я так рассчитывала на тебя. У меня ночь любви.
— Сковородку возьми. Гриль. Отлично подойдет для ночи любви.
— Не надо мне, — с достоинством отвечает Ирка.
Держу телефонную трубку, нажимаю на отбой, перекладываю несколько раз из рук в руки, набираю Марусечкин домашний номер. Марусечка живет недалеко, независимо роскошествует в большой квартире, потому как Марусечка одинока (ха!).
— Привет, — говорю я трубке.
— Привет, — отзывается Маруся весело. — Что это у нас за похоронный тон? Что случилось? Подскочило кровяное давление? Упал индекс Доуля-Джонса? Обнаружился вирус Эпштейна-Барра? В суточном анализе мочи?
— Какой еще мочи, — вяло возражаю я, — антитела к вирусу Эпштейна-Барра ищут в крови…
— А находят в моче, — хохочет Маруся.
Я молчу, не знаю, что ответить. Маруся может замечательно поддерживать разговор и сама.
— Прости, дорогая, ты же знаешь, я неграмотна в медицинском отношении… Что ты такая несчастная?
Отпиваю пива еще, стараясь не нанести урона зубам. Непонятно, что я могу сказать Марусечке: «Марусечка, я все знаю!» Высунула язык и даже увидела его скошенными глазами. Я так, скорее всего, не скажу.
