Все было хорошо и со здоровьем, и с настроением, я сильная, я молодец, ты помнишь, я особо не переживала, на соперницу ездила смотреть в ее магазин — она держит магазинчик элитных чаев, наверное, сейчас дела у них не очень — кому сейчас элитные чаи по 1000 рублей за унцию. Смотрела на нее, красивая девушка, абсолютно не блондинка, как ты предполагала, успокаивая меня, черные тяжелые волосы, тонкое лицо, подтянутые к вискам глаза, ей очень подходит имя Анжела. Уверенная, великолепно одетая и наверняка нравится Алешиной маме, Эмме Витальевне — Эмма Витальевна не будет иметь оснований сказать ей: голубушка, куда же вы нарезали такие толстенные ломти хлеба, задать свиньям? Я плюнула тогда на ее накрахмаленную скатерть, старая сука.
Я бы на месте Алеши даже не сомневалась, кого выбрать, да он и не сомневался. Анжела очень деликатна, прекрасно воспитана, тонкие руки, породистый профиль, низкий голос. Алеша только и хотел, чтобы меня ничем не ущемить, он ведь ничего из дома не забрал, все свои вещи оставил, даже носки, даже рубашки. Все свои книги оставил, справочную литературу и профессиональные журналы, как он без них, только и забрал, что музыкальный центр, она любит и ценит музыку… его девушка Анжела с черными тяжелыми волосами. Когда еще она была Алешиной тайной, то звонила ему на трубку необыкновенно красивой мелодией, что это, восхитилась я, что это, Алеша ответил: „Роллинг Стоунз“, 1973 год, „Энжи“.
Пришел он один только раз, понадобился охотничий билет, поищи, просил меня в телефон, а что мне его искать, как лежал, так и лежит в жестяной коробке из-под датского печенья, для документов у меня такая, очень удобно, и я протянула ему охотничий билет на пороге, а он молча уставился на мой живот, у меня уже было заметно, наверное, потому что я довольно худая, и он как-то прохрипел без голоса, одним горлом. Блядь, что же ты наделала, блядь, весь побледнел, а потом сразу покраснел и кинул в меня охотничьим билетом, а я развернулась и ушла в комнату, а охотничий билет в меня и не попал, да и что бы мне было-то, картонка просто. Он хрипел там в коридоре дальше, а я вынесла гантель, ну он же не забрал ничего своего, и сказала: „Так, или ты сейчас уходишь, или я сломаю тебе что-нибудь. Ключицу. Или череп“.
Естественно, я сдавала все анализы, все, что положено, а как же, и на учет встала в консультацию в семь недель, ты ходила со мной, группа поддержки… Многие ругают очереди к врачу, а я находила это ожидание даже приятным. Я знала, что у меня девочка, помнишь, как мы смеялись, что ее надо назвать Снежана или Цветана, потому что в детстве любили эти красивые болгарские имена. Ее движения я почувствовала уже на четырнадцатой неделе, мне обычно не верят, а я и не доказываю, гладила себе вздутый уже живот и говорила девочке: мне бы только взять тебя на руки. Я прочитала, что детки чувствуют все и все слышат, мне, правда, трудно это представить, но я разговаривала с девочкой, даже пела, я плохо пою, но можно и несколько уроков взять у соседки, преподавательницы музыки Ирочки, а то как же петь колыбельные, у моей девочки должны быть колыбельные — самые лучшие, какие я смогу только исполнить.
На шестнадцатой неделе пришел результат анализа на альфа-фетопротеин, нехороший результат, сказала докторша, замечательная, похожая немного на снеговика, она поморщилась:
— Нехороший результат-то какой, давай-ка мы тебя внепланово на УЗИ отправим, не волнуйся заранее: во-первых, сама знаешь, как у нас лаборатории работают, во-вторых, один-единственный анализ — это ровно ни о чем не говорит, ничего страшного, сходишь завтра утром, потом — ко мне, я тебя записываю на двенадцать, хорошо?
Нет, не было ни опасений, ни подозрений, я, наоборот, знала: все нормально у меня, я даже тебе ничего не сказала, ну, анализ, ну, нехороший, а вот завтра все выяснится, и все будет правильно… девочка шевелилась.
Доктор на УЗИ оказался молодым мужчиной, в недлинном халате с вышивкой на кармашке, инициалы, две буквы „М“, уютный кабинет был затемнен. „Очень приятно, это хорошо, — сказал он, — что вы чувствуете шевеление, это славно, устраивайтесь поудобнее, немножечко будет холодно, это гель, теперь просто лежите, просто лежите, нетрудно дышать? Вот так, хорошо, та-а-а-а-к, та-а-а-а-к, та-а-а-а-к, будьте добры, вы оставайтесь пока на кушетке, я отойду на пару минут, ничего?“
А потом уютный кабинет взорвался белыми всполохами, накрылся лавиной, вулканическим пеплом засыпало рот и нос, не вздохнуть, кто-то покончил с собой, нырнув в жерло вулкана, зачем-то вспомнила я: кто, кто, кто? Пришло человек пять врачей, белые халаты, встревоженные лица, докторские шапочки, хирургические зеленые чепчики, сначала все молчали, и было страшно, потом все разом заговорили, и стало страшно, а потом мне велели вставать, а встать я не смогла, но было надо. Я сильная, я молодец. Задвигалась, упала с кушетки и стукнулась головой о железную треногу этого самого аппарата УЗИ, привстала на колени, и меня вырвало несколько раз.
Это я специально для тебя выписала, из медицинского справочника, читай:
„Анэнцефалия (anencephaly) — грубый порок развития головного мозга — отсутствие полушарий мозга, костей свода черепа и мягких тканей, многофакторный порок развития, образуется в результате нарушение формирования нервной трубки плода в период 21–28 дней беременности.
Анэнцефалия встречается (частота в популяции) примерно 1 раз на 1000, чаще у плодов женского пола. Сочетанные аномалии — у большинства плодов — недоразвитие надпочечников и отсутствие гипофиза, спинномозговая грыжа.
Прогноз для плода неблагоприятный, 100-процентная летальность. При обнаружении анэнцефалии — прерывание беременности вне зависимости от срока выявления порока“.
Я не придумываю, не кривляюсь, я действительно не помню, как и что происходило после, какие-то отрывки вроде свекровиных слов про профессиональную компетентность, а откуда она появилась, свекровь моя Эмма Витальевна, ума не приложу, она и в лучшие-то времена не очень увлекалась общением со мной. Алеша со злыми глазами крепко держит меня за руку, мне больно, Анжела держит меня за другую руку. Анжела, Анжела — что? — прекрасная про тебя песня есть, „Энжи“ называется, „Ролинг Стоунз“, 1973 год.
Немного меня успокаивало чье-то лицо, красивое и всегда на уровне моего, кто это был, тот, кто любил меня, но видела я его не всегда, а хотелось… всегда… Вообще-то Алешу я хотела убить, ты знаешь. Именно Алешу, Анжелу мне было жалко, она такая красивая, такая глупая. Все доктора ко мне были внимательны, сестры давали шоколадки и просто конфеты, россыпью, из своих, подарочных, но я не ела, складывала в тумбочку. Когда можно было уходить домой, — ты молодая еще, госссподи, родишь десяток, — я вышла на больничное крыльцо, ступеньки выщербленные, много женщин ходило, — проконсультируешься у генетиков, здоровая девка, сильная, молодец! Только обещай, что начнешь есть! Поняла, что очень устала, закрыла ладонями глаза, чтоб не мешал свет, солнечный свет, я и забыла, какой он яркий, и еще я хотела опять увидеть то лицо, на уровне своего, и я увидела».
Как Урсула ушла из дома
Дом
Нисколько Урсула не планировала побег. Это получилось само. Не стоит множить сущности — любил повторять Господин, «бритва Оккама», из множества решений правильным оказывается самое простое. Урсула и приняла его — самое простое решение.
