Я слушаю. Ничего нового. Лидка — третья жена Маруськиного отца. Балерина кордебалета на пенсии.
— Может, ему лучше так. Что к нему пристаешь? Был бы здоров. Он с этой Лидкой все время в тонусе. Полон жизни. В баню вот пойдет…
— С алкоголиком Жорой.
— С алкоголиком Жорой. А у тебя он что делать будет? В твоей вылизанной квартире киснуть?
Марусечка молчит, я ставлю перед ней чашку с чаем и блюдце. Наверное, она думает о том, что скоро ее отец сможет вполне заниматься с внуком. Не знаю, о чем она думает, но говорит следующее:
— Кстати, а что ты решила с новой работой? В конце декабря тебе там что-то… предлагали такое…
— В итальянском консульстве?
— Да я не помню. Наверное. Что-то такое. Да, консульство…
— Возьмусь, возьмусь. Я согласилась, предварительно. Там весной надо приступать. Я вот уроки свои отрыла, надо освежить. А то без практики…
Я виновато смотрю в сторону большого компьютера. Целый практически месяц пропал с этими идиотскими событиями. Загрузить диск, и повторять… io discorso, perе loquitur, egli loquitur.
— Что ты бормочешь? — Марусечка как бы нехотя смеется, растягивая свой невероятный рот. Через полчаса она хлопнет дверцей своего небольшого автомобиля, называется «мАшина машИна», уедет к себе. А я пойду сначала прямо, потом — резко налево. Перейду дорогу.
Мы встретимся на улице, на которой стоит мой дом, только немного подальше, не строго под окнами, из которых никто не посмотрит. Снег под ногами не хрустит, а мягко пружинит. Я стою, улыбаюсь, потому что уже вечер, ряды полных лун желтыми фонарями светят приятно, мне кажется, что я все смогу.
— Рад, что ты в хорошем настроении, — говорит Он, открывая для меня дверцу автомобиля.
Ну, поседел, конечно. Но седина ласково обходится с мужскими волосами. Все эти пресловутые седые виски, ах! Короткая стрижка. Светлые глаза. Не растолстел. Большие ладони, очень широкие, крупные пальцы, если проводить ногтем по линии жизни, то доберешься до горячего запястья, где пульс. Я проворачиваю сережку в ухе, а ведь решила, что не буду волноваться, ошиблась. Надо что-то сказать, отвлечься, и я говорю:
— Можно вопрос?
— Можно.
— Дурацкий вопрос.
— Можешь не спрашивать. Я сам отвечу.
Он широко улыбается.
— Хочешь узнать, давно ли у твоего драгоценного мужа роман с твоей драгоценной подругой… Давно. Прекрасная страдающая брюнетка. Хрупкая в своем горе.
— Вовсе не об этом хотела, — дергаю плечом под шубой.
Двигатель работает, сиденье подогревается, это приятно. Я разматываю шарф, кручу по-птичьи шеей, снимаю перчатки, продолжаю улыбаться. Ситуация с моим мужем и моей подругой ужасная, ужасная — и не только для меня. Трудно предположить, что кто-то из них в ней счастлив вообще. Кто? Вынужденный ежеминутно врать Савин? Сознающая свое предательство Марусечка?
Я подумаю, что тут можно сделать. Роюсь в сумке, отыскиваю между кошельком, носовым платком, ворохом странных бумажек, губными помадами и ключами мелкую коробочку с леденцами, кладу прозрачную конфету в рот.
— Хотела спросить: зачем я Вам сейчас? Молодые красивые «сабочки» могли бы водить вокруг Вас хороводы. Слагали бы песни.
Гоняю немного леденец языком, прижимаю его к небу, так логопеды учат деток произносить звук «ррррр», — присасывать язык к небу, упражнение называется «грибок». Смотрю на Него. Как же уродливо получается. Эти люди вокруг, они присасывались к моему небу, врастали в него, добирались до мозга и путешествовали там. Савин, Марусечка, Господин. Потом я оставалась с дыркой в небе, называется волчья пасть, с дыркой в голове, это уже не называется никак. Уродливо, говорю же.
— Расскажу. Давай приедем сначала. Я планировал поговорить на месте.
— На месте?
— У меня к тебе просьба.
— Просьба?
— Слушай, ты начиталась книги «Советы психологов мира на каждый день» и повторяешь за мной последние слова?
— Простите. Это случайно.
Леденец уменьшился до размеров почтовой марки, оставляя после себя густо-малиновый язык, я этого не вижу, просто знаю. Молчу, поправляю на голове пестро-черный берет. «Растаманский» — одобрил сын, стягиваю берет, приглаживаю волосы рукой.
— Подстриглась вот ты зря, — замечает Он.
Не зря, не зря, вспоминаю я, новая короткая стрижка имела смысл и удачно прикрывала отверстие в голове, как картина на обоях — дыру на стене в известном мультфильме, Простоквашино. Трое из.
— Но так тоже неплохо. — Он великодушен, гладит меня теплой ладонью по затылку, мне приятно, я чуть подаюсь головой к теплой ладони, кошки в таких случаях мурлычут.
— Давайте поедем, куда Вы планировали, — говорю в таком случае я, — чтобы поговорить на месте.
Добавляю учтиво:
— Если это еще возможно.
Он хмыкает, купечески говорит: «Невозможного для меня мало» — переключает скорость или что-то такое делает с рычагом, но машина трогается, и мы едем.
Мы едем довольно долго, играет музыка, «Jersey Girl», я все еще улыбаюсь, всегда любила Тома Уэйтса. Прямо, прямо, потом резко налево, к реке; надо полагать, что Он снял целый коттедж, решив не ограничивать себя квартирными считаными метрами.
Не спрашиваю ничего, и мне нравится это. Ерунда, ничего подобного, и нисколько я не ощущаю себя глупой восемнадцатилетней девочкой с членом во рту на заплеванной лестнице.
— А ты сама, — спрашивает Он, — что думаешь?
— Про Савина?
— Да. Про Савина.
— Савин хороший. Он оказался именно таким человеком, который был мне необходим в свое время. Именно таким мужчиной. Способным меня сдерживать.
— С ним было спокойно.
— Да, спокойно и виделся завтрашний день. Савин незаменим в ситуациях, когда кажется, что все закончилось сегодня.
— Еще вопрос. Ты уже поняла, что я знатно поковырялся в этих твоих годах жизни. Тимофей — это что?
— О, Вы знаете о Тимофее.
Остаток леденца разгрызаю с хрустом.
С Тимофеем мы познакомились в магазине оргтехники. Я оформляла кредит на дорогостоящий «макбук», он просто шлялся между полок. Выразил удивление моим выбором: «Никогда не понимал, зачем выкидывать столько денег». Ответно огрызнулась: «То есть вы считаете, что я должна вам сейчас это объяснить?» Тимофей имел наружность обаятельного негодяя — высокий рост, длинные волосы завязывал в «хвост», работал системным администратором в куче контор, я влюбилась. Мы встретились один раз: это был нелепый день, середина осени, чавкали грязью в центральном парке, шел дождь и почти снег. Резко стемнело, поднялся ветер, закидал растительным мусором, и тогда, отклеивая грязный лист ото лба, он сказал четко: «Я люблю тебя». Испугалась, не пустила себя дальше. Дисциплина — я хорошо дисциплинированна.
