Но последней каплей оказались слухи про лебедей.
Как-то, пробираясь по парку, я услышал возбуждённые голоса. Я вскарабкался на дуб — отсюда было всё видно. Из озера снова достали мёртвого лебедя! Его шея безжизненно свисала с рук сторожа.
Что случилось с лебедем? — спросил я белку с
пушистым хвостом, которая грызла орех на соседней ветке.
— Видать, на него напала чёрная кошка, — ответила белка, искоса на меня поглядывая.
— Кошка? На лебедя? Зачем?
— Да ну тебя... Будто не знаешь.
— О чём?
— Ну как? Все говорят, что чёрной кошке, для того чтобы стать белой, нужно съесть сердце лебедя.
Я на миг потерял дар речи.
— Ты сама-то видела такое? Своими собственными глазами? Как чёрная кошка убивает лебедя?
— Нет, — призналась белка. — Но слышала много раз.
И она перепрыгнула на соседний дуб.
Вот тогда я понял, что означали намёки и недомолвки Снежка и прочих кошек. До чего мы докатились, подумал я. До чего нас довели...
В прудах парка стали всё чаще обнаруживать мёртвых лебедей. Такие случаи подпитывали всеобщую истерию: люди окончательно убеждались, что чёрные кошки крайне опасны. Правда, ходили и другие слухи — что люди братства специально убивали лебедей, чтобы обвинить в этом чёрных кошек и обратить в свою веру сомневающихся.
Людей одолела мания белизны. Они преисполнились отвращения к тёмным цветам и стремились всё осветлить. Продавцы сахара, риса и белого хлеба богатели. Дома стали перекрашивать в белый цвет. Даже распорядители похоронных церемоний сменили чёрную одежду на кремовую, салатовую или жёлтую.
Мы с Агатой жили как на пороховой бочке. Нас в любую минуту могли обнаружить, поэтому мы то и дело меняли укрытие. Мы прятались в пушечном стволе в цирке, под корзиной для белья, в вагоне заброшенного поезда и даже в тёмной комнате у одного фотографа, который специализировался на съёмке свадебных церемоний. Каждый раз, когда фотограф заходил проявить плёнку, мы закрывали глаза, чтобы они не светились в темноте и не выдали нас. По вечерам, когда он засыпал, мы выходили из тёмной комнаты и утаскивали что-нибудь из кладовки или из кухни. И всё-таки однажды фотограф нас заметил — и гнался за нами до поворота, грозясь утопить в ванночке с проявителем.
Лишь через пару дней после этого нам посчастливилось найти пристанище на ферме, в стойле с двумя конями преклонных лет. Им докучали слепни, и поэтому они ворчали с утра до вечера. Один из коней повредил ногу и боялся, что если она вскорости не заживёт, его пристрелят. Он любил вспоминать те времена, когда был молод и неукротим, свободно пасся на лугу и мог со звонким ржанием вставать на дыбы. Второй конь был неразговорчив.
— Что вы за звери? — спросил меня однажды конь с больной ногой. Ко всему он плохо видел.
— Кошки.
— Чёрные?
— Да.
— Которые будто бы приносят несчастья?
— Но это неправда!
— Знаю.
— Откуда?
— Люди часто говорят глупости. Не обижайтесь на них. Они, например, утверждают, что лошадиные подковы приносят счастье. Вот у меня, дорогие мои гуси...
— Мы кошки.
— Вот у меня, дорогие мои кошки, четыре подковы на ногах — и посмотрите на моё счастье. Больная нога, подслеповатые глаза, безрадостное будущее...
В другой раз старый конь принялся рассказывать о своей жизни. На ферму его продали, когда он состарился, а раньше он служил в одном из лучших конных полков и принимал участие в парадах. О, это были счастливые дни: военный оркестр играл марши, позументы на офицерских мундирах сверкали на солнце, а он гордо выступал под приветственные крики и аплодисменты толпы.
Конь погрузился в воспоминания, и глаза его заволоклись печалью. А я через приоткрытую дверь стойла увидел Агату — она разговаривала с каким-то бурундуком у ближнего ручья.
Я извинился перед старым конём и побежал к ручью. Но бурундука уже не застал.
— Кто это был? — спросил я, охваченный беспричинным дурным предчувствием.
— Да просто бурундук, — замялась Агата. — Мимо пробегал.
— Что он тебе сказал?
— Ничего...
— Но ведь вы о чём-то шушукались! — настаивал я.
— Он мне рассказывал... о своей бабушке.
— И что же он тебе рассказал?
— Что бабушка заболела, и он должен для неё раздобыть лечебные травки. Он спрашивал, нет ли на нашей ферме мелиссы и арники.
Что-то это было не похоже на правду. Но я ни о чём не успел её больше спросить: из гущи папоротника, росшего около ручья, появилась чья-то мордочка. И не просто чья-то — очень даже знакомая мордочка. Мордочка Грязнули.
Я давно его не видел и ужасно обрадовался.
— Грязнуля, друг!
Он тоже был очень рад, что встретил меня. На этой ферме он, как и мы, оказался случайно, спасаясь от ватаги мальчишек, которые гнались за ним и забрасывали камнями. Я познакомил его с Агатой.
Новости, которые принёс нам Грязнуля, были очень скверными. Оказывается, кроме нас троих, всех чёрных кошек на острове уже уничтожили. У меня больно сжалось сердце.
— Откуда ты это знаешь? — спросил я.
— Я слышал, как какой-то газетчик кричал, что на острове остались три последние чёрные кошки и тот, кто их найдёт, получит орден четырёхлистного клевера лично из рук министра общественного порядка.
— Знаешь что? — я решил сменить тему и его порадовать. — У меня для тебя есть один сюрприз.
— Какой?
— Очень приятный.
— Ну, говори же!
— Мы познакомились с твоей Мариленой.
— Не может быть!
— Может.
И я рассказал ему о тех временах, когда мы с Агатой скрывались в прачечной. О девочке с веснушками на щеках, о рыбьих хвостах и шариках из фольги, которые она приносила нам для игры.
— Да! Это точно она! — воодушевился Грязнуля. — Правда, там, где мы жили, не было прачечной, но они, наверно, переехали в другой дом.
И с этой минуты Грязнуля просто не мог усидеть на месте. Он всё время отвлекался от разговора и ходил взад-вперёд.
— Что с тобой? — спросил я, предвидя ответ.
Я не могу... Я пойду навещу её. Теперь, когда вы мне о ней напомнили...
— Это очень опасно, — попытался я его отговорить.
— Раз она смогла спрятать вас, спрячет и меня. Я так хочу её видеть!
— Там, между прочим, есть соседка. Подумай хорошенько. Ты сильно рискуешь.
