— Трудовая книжка у вас с собой?
— Нет, — ответила я, поняв, что напрасно
рассчитывала на удачу. — Обещали выслать, но, если честно, я на это не
очень рассчитываю.
— Да? — Женщина села, кивнула мне на стул и
посмотрела внимательно. — Откуда?
Кудрявцева Елена Петровна, чей паспорт лежал у меня в сумке,
была из Самары.
— Далековато, — кивнула женщина. — А к нам
какими судьбами?
Я усмехнулась и ответила:
— Из-за несчастной любви. Тяжело стало в Самаре, так
тяжело, что ждать трудовую книжку я не стала. Вы сами сказали: Самара
далековато отсюда, вот это мне и нравится.
— Здесь родственники?
— Нет. Я пару часов назад приехала, все вещи со мной.
Она покосилась на мою сумку:
— Не густо… Что ж, паспорт, надеюсь, есть?
— Есть.
— А какие-нибудь проблемы?
— Остались дома.
— Почтальоны разносят пенсии. Большие деньги…
— Я не украду, — сказала я и посмотрела ей в
глаза.
— Жить где думаешь? — после долгой паузы спросила
женщина.
— Немного денег у меня есть, подыщу что-нибудь. Мне
сейчас главное — с работой решить.
— Считай, решили. Выходи хоть завтра, девчонки
объяснят, что к чему, особой мудрости не требуется… Завтра и заявление
напишешь, если не передумаешь.
Всю ночь я бродила по городу, заходя в подъезды погреться.
Спать на вокзале опасно, да и не спалось мне в ту ночь. В семь часов утра я
была уже возле почты. А к вечеру заведующая подошла ко мне и спросила:
— Жилье нашла?
— Нет. Ночевала в гостинице, но для меня это дорого.
Она придвинула к себе телефон, набрала номер и заговорила:
— Валь, ты комнату еще сдаешь или уже живет кто?
Девушку тебе нашла… ага… Сейчас прислать? — написала адрес на листе бумаги
и протянула мне.
— Спасибо, — удивилась я.
— Не благодари, сначала глянь, что там за конура.
Насчет конуры она была права. Одиннадцатиметровка в
коммуналке, узкая, темная. Двое соседей: безногий выпивоха лет шестидесяти по
имени Семен Михайлович и женщина неопределенного возраста со смешной фамилией
Бякова. Райка Бякова лет пять нигде не работала, но к обеду появлялась на кухне
уже навеселе, с Семеном Михайловичем они то вместе пили, то отчаянно дрались. В
моей комнате совсем недавно жил бывший супруг той самой Вали, которой звонила
заведующая почты. Супруг упал с лестницы по пьяному делу и сломал шею. Комната
отошла дочери и теперь сдавалась. Сделать в ней ремонт не удосужились, и она
все еще хранила следы бурной жизни прежнего хозяина. Черный потолок, часть окна
забита фанерой: на стекла, должно быть, денег не хватило, а дневной свет был
без надобности. Обои в жутких разводах стояли на полу, в некоторых местах
слегка соприкасаясь со стенами. Мебель соответствовала общему виду жилья, зато
просили за комнату копейки, и я сразу же согласилась. Черные потолки и разводы
на обоях меня не волновали.
Весной хозяйка принесла обои, а мы с Людкой произвели в
комнате ремонт. Как поощрение за старательность мне выдали занавески на окна,
скатерть и покрывало на кровать. Жизнь вроде бы налаживалась. Паспорт вопросов
не вызвал, а фотография как будто вовсе никого не интересовала, точнее, ее
несходство с моей физиономией. Правда, заведующая ко мне приглядывалась, и это
позволяло думать, что рассказанная мною история вызвала у нее подозрения, но
время шло, и все утряслось само собой. Только не для меня. Когда появилась
крыша над головой и даже работа, на смену страху пришла лютая тоска. Дни шли за
днями, я что-то делала, разговаривала с людьми, ждала зарплату, ходила в
магазин и не могла понять: зачем все это? Неужели это моя жизнь? Завтра,
послезавтра и еще много-много дней.
Вечерами я лежала на диване, уставившись в потолок, и
думала: зачем судьбе было угодно, чтобы я в тот миг спустилась в погреб? Было
это спасение или наказание, чтобы я до конца своих дней мучилась и решала:
зачем?
В моем случае время оказалось плохим лекарем, боль не
исчезала, заставлять себя жить с каждым днем становилось все труднее. Я не
могла пожаловаться на людскую черствость, напротив, ко мне все как будто
неплохо относились, и девчонки на работе, и даже соседи-пьяницы, но мне это
было безразлично. Все чаще я доставала изрядно потрепанную газету и
перечитывала статью, потом долго вглядывалась в темноту за окном. Каждый раз
это заканчивалось тем, что я брала в руки подушку с зашитым в нее пистолетом,
вертела в руках и торопливо прятала.
Ранней весной, через несколько месяцев после того, как я
обосновалась в этом городе, гуляя в парке, я оказалась возле тира. Зашла,
растерянно оглядываясь, поеживаясь от холода, и совсем было собралась
продолжить прогулку, но тут мужчина, сидящий на стуле возле самой двери,
оторвался от газеты и спросил с улыбкой:
— Пострелять решили?
— Да… хотелось бы… Только я никогда не пробовала.
— Ну, это не беда.
Он приподнялся, подхватил костыли, и я только тогда
сообразила, что он инвалид: левая нога ампутирована выше колена.
— Давайте попробуем, — весело сказал он.
В тире я пробыла минут пять, расстреляла все пульки и ни
разу не попала, а на следующий день пришла вновь.
Так продолжалось всю весну и все лето, у меня появились
первые успехи в стрельбе, но не это было главное: боль отпускала, стоило мне
нажать на курок.
Мужчина месяц наблюдал за мной, довольствуясь редкими
замечаниями, пока не спросил однажды:
— Вы случайно не убить ли кого решили? Так настойчиво
тренируетесь.
— Убить вряд ли, — засмеялась я, хоть смеяться и
не хотелось, и добавила:
— У меня для этого руки коротки.
Он посмотрел неожиданно серьезно, и с этого дня наше
знакомство понемногу начало перерастать в нечто большее, до тех самых пор, пока
мы не стали друзьями.
Виталий потерял ногу на одной из бесчисленных локальных
войн, был одинок, но на жизнь смотрел с веселой усмешкой. О моей прежней жизни
не расспрашивал, а я не рассказывала. Жил он в крохотной квартирке в самом
центре, и, попивая чай в кухне, мы вели неспешные беседы. Тому, что до сего дня
я не свихнулась, я, безусловно, обязана Виталию…
