— К моему другу. Где-то мы должны переночевать, а
завтра утром поедем в Юбилейный: это бессмысленно, но отговаривать тебя я не
стану.
— Я должна туда поехать, — сказала я, точно
оправдываясь.
— Зачем? Что ты можешь узнать, раз этот жирный боров
ничего не смог там накопать, а ведь у него большие возможности.
— Я должна поехать, увидеть этот дом…
— Я ведь не сказал тебе «нет», — перебил
Саша. — Я сказал, что это бессмысленно.
— А что, по-твоему, я еще могу сделать? —
всхлипнула я.
— Я мог бы ответить что. — Голос его звучал совершенно
спокойно, только сведенные у переносицы брови свидетельствовали о том, что
разговор ему неприятен. — Если бы знал всю правду.
— Какую, к черту, правду? — не выдержала я. —
Я все тебе рассказала.
— Думаю, далеко не все. Я не верю, что ты ничего не знала
о муже, иначе все твои дальнейшие действия выглядят нелогично. Твоя семья
погибает, а ты срываешься в бега, вместо того чтобы идти в милицию. Почему?
— Господи, я ведь говорила тебе: я не помню те часы
после взрыва, я не помню, как и почему оказалась на даче.
— Допустим. А потом? Почему ты бежала из города, вместо
того чтобы помочь найти убийц?
Я закусила губу, вздохнула, чертыхнулась и выпалила:
— Потому что я убила человека! Он явился на дачу,
ночью. Я убила его топором и сбежала. Господи, да я даже не знала, кто он… Я
чуть не свихнулась, когда пришла в себя. А вдруг это был сторож или
какой-нибудь мелкий жулик, например садовый вор. Правда, у него был пистолет и
нож. Думаю, он шел убить меня, а вышло наоборот. И я сбежала.
— Значит, у тебя его пистолет? Достался по наследству?
— Значит.
В этот момент машина остановилась, я посмотрела в окно:
тупик, одинокий фонарь справа и темная громада дома.
— Приехали? — спросила я, Саша кивнул, и мы
покинули машину.
Низкий заборчик, скрипучая калитка, свет не горел ни в одном
окне. Саша поднялся на крыльцо и долго звонил, а я стояла рядом, переминаясь с
ноги на ногу.
— По-моему, в доме ни души, — высказала я дельную
мысль.
Саша сбежал с крыльца и стал шарить в темноте руками, присев
на корточки. Вернулся с ключом.
— Значит, Вадим на дежурстве, — пояснил он и
открыл дверь, потом долго искал выключатель, я терпеливо ждала, прислушиваясь к
его шагам и силясь хоть что-то разглядеть в кромешной тьме.
Наконец вспыхнул свет — тусклая лампочка под потолком, а я с
удивлением огляделась: более странного жилища мне видеть еще не приходилось.
Длинный коридор, который одновременно являлся кухней, высоченные потолки,
бетонный пол, стрельчатое окно впереди. Из коридора шли восемь дверей, по
четыре с каждой стороны. Две заколочены досками, еще три сорваны с петель,
только две имели вполне пристойный вид, хотя некогда белая краска потрескалась
и сквозь нее проступали темно-зеленые разводы.
— Это что ж такое? — вымолвила я, заметив на одном
из кухонных столов керосинку, лично я их до этого видела только в кино.
— Керосинка, — охотно пояснил Саша.
— Нет, я об этом… — Я неопределенно махнула рукой, а
Саша засмеялся:
— Казарма фабрики «Красный швейник».
— Господи… здесь кто-нибудь живет?
— Мой друг Вадим. Остальных давно выселили. Про казарму
эту вроде бы все забыли: сносить как будто не собираются, Вадима никто не
тревожит. Он месяц просидел в яме метр на метр и глубиной с колодец, и теперь у
него тяготение к большим пространствам, желательно незаполненным. Электричество
провел сам, квартплату не спрашивают, в общем, ему нравится. Проходи и будь как
дома. Обстановка комнаты намекала на неприхотливость ее владельца, мебель
пятидесятых годов, которую следовало бы назвать рухлядью, но всюду царила
чистота, а на древней тумбочке красовался огромный телевизор «Сони». Надо
полагать, очень дорогой, это как-то не соответствовало облику
хозяина-полубомжа.
— Он не боится, что свистнут? — устало спросила я,
кивнув на телевизор, вытянула ноги, устроившись на диване, и закрыла глаза.
— Вадим ничего не боится. Его и раньше испугать было
затруднительно, а сейчас и вовсе пустое дело.
— Занятно, — кивнула я.
— Он работает охранником, раньше утра не вернется, так
что мы скорее всего даже не встретимся.
— Это важно? — подняла я голову.
— Я не люблю подвергать друзей опасности, а мы… как бы
выразиться помягче… в дерьме по самые уши.
— Действительно, помягче… — хмыкнула я.
— Пойду уберу машину с улицы, — сказал Саша и
ушел. Когда вернулся, достал одеяло из древнего шкафа и укрыл меня, я
пробубнила:
— Спасибо.
Он исчез в кухне и некоторое время там возился, должно быть,
стряпал ужин, где-то через полчаса заглянул в комнату, потом соорудил себе
постель на полу, разделся и лег.
Я выждала час, после чего осторожно поднялась: в комнате
горел ночник, Саша прикрыл его сверху своей рубашкой, чтоб свет не бил в глаза,
я выскользнула в коридор, выпила стакан воды и вернулась назад. Саша спал,
слегка посапывая, и явно не собирался просыпаться.
Я потянулась к его одежде, извлекла бумажник, ключи, носовой
платок, квитанцию об оплате за стоянку автомашины и троллейбусный билет. В
подкладке куртки был сделан потайной карман, в нем лежал сотовый. Неплохая вещь
для бедного парня, живущего на пенсию по инвалидности. Наплечную кобуру вместе
с оружием он сунул под подушку. Шума я произвела достаточно, но просыпаться он
по-прежнему не собирался. «Очень хорошо», — мысленно хмыкнула я и открыла
бумажник. Водительское Удостоверение и паспорт на имя Сорина Александра
Алексеевича, какие-то квитанции, фотография женщины лет двадцати пяти с
надписью «Не забывай, твоя Л.», а в отдельном кармашке очень занятная штука:
лицензия частного детектива.
— Здорово, — подивилась я, частные сыщики ассоциировались
у меня исключительно с соотечественниками Арчи Гудвина, и теперь я пребывала в
недоумении.
Недоумения прибавил еще один документ: разрешение на ношение
оружия. Все это здорово, да вот беда: настоящий паспорт я смогу отличить от
подделки (при условии, что он раскрашен от руки), а как быть с этими бумагами,
раз я их раньше в глаза не видела? Мысленно чертыхнувшись, я убрала документы
на место и вновь устроилась на диване. «Частный сыщик, ха… И что ему от меня
надо?»
