Остался ее наниматель. По крайней мере на какое-то время. Сейчас он был с ней – горячий, он спал на ее теле. Она захватила одеяло ногой, поймала его рукой и натянула ему на плечи. Она закутала его одеялом – и это стало предлогом для того, чтобы обхватить его плечи руками. И она запоминала его близость, его запах, тихий звук его дыхания.
Он проспал полчаса. Казалось, будто его посещения мисс Блайд приучили его ограничиваться часом удовольствия. Он встал с постели и начал одеваться.
– Благодарю тебя, Присс, – сказал он, когда снова был полностью одет. Она сидела на краю кровати, закутавшись в халат. – Это было приятно. Боюсь, что твой отдых закончился. Я снова приду послезавтра вечером.
– Я буду готова тебя встретить, – ответила она.
– Я постараюсь так не опаздывать, – пообещал он. – Очень мило, что ты меня дождалась, Присс.
«Это моя работа», – чуть было не заявила она, но успела вовремя остановиться.
Он уже подходил в двери, как вдруг остановился и обернулся.
– Ах да! – проговорил он, сунув руку во внутренний карман, и достал оттуда маленький сверток.
– Что это?
Он вручил сверток ей.
– Просто маленький подарок. Я купил их в Йорке по дороге обратно.
Это были сережки с бриллиантами и изумрудами.
– Мне показалось, что они подойдут к браслету, – добавил он.
– Да, – ответила она, прикасаясь к одной сережке кончиком пальца. – Да, подойдут.
– Ну вот, – сказал он, снова поворачиваясь к дверям. – Не буду отнимать у тебя время сна. Доброй ночи, Присс.
– Джеральд! – сказала она ему вслед. – Благодарю тебя. Они прелестные.
– Просто мелочь, – ответил он, не замедляя шага. Присцилла прижала серьги к губам и закрыла глаза. И позволила слезам струиться по ее руке без помех.
Он провел три дня со своими тетками. Обе были незамужними, и младшая была на десять лет старше его матери. Она была их любимицей, светом их очей.
– Мы были так рады за нее, когда она вышла замуж за сэра Кристиана! – объяснила ему тетушка Эстер, старшая из сестер, когда они немного пришли в себя после его неожиданного появления и их первоначальная чопорность чуть смягчилась. – У него были владения, понимаешь, и неплохое состояние. И он казался таким серьезным молодым человеком. Да, его отец всю жизнь был серьезным.
– Но эти дети! – проговорила тетушка Маргарет, вздыхая и чуть краснея от того, что говорит это в присутствии мужчины. – Все они умирали при рождении или даже раньше. Бедняжка Дорис!
– Она боготворила тебя, – сказала тетушка Эстер. – Благодаря тебе ее жизнь обрела смысл. Так она, бывало, повторяла, когда лежала наверху, умирая. Правда ведь, Маргарет?
Тетушка Маргарет снова вздохнула.
– Если бы только ты заставил себя ей написать, Джеральд! – сказала она. – Хотя бы пару строчек, милый. Хотя бы только строчку. Но мальчишки всегда легкомысленны, говаривали мы ей, чтобы ее утешить. Правда ведь, Эстер?
– Написать ей? – воскликнул он, подаваясь вперед в кресле. – Как я мог написать ей, тетушки, когда считал, что она умерла?
Обе потрясенно воззрились на него, а потом обменялись взглядами. И вся правда вышла наружу. Вся та неприкрашенная правда, о которой, наверное, и ему, и им следовало бы догадаться много лет назад.
Незадолго до «смерти» его матери был момент, когда она собралась свозить его навестить ее сестер. Он вспомнил, что должен был ничего никому об этом не рассказывать, чтобы это стало сюрпризом для всех. Он еще помнил, что думал, как это весело – тайком красться из дома, потому что даже папенька не должен знать их секрета. Было так забавно бежать по аллее к поджидающей в ее конце карете и не говорить при этом ни слова! И было ужасно весело ехать в карете с матерью целый день, а потом остановиться на ночь на постоялом дворе, потому что в темноте ехать дальше было нельзя.
Да, он вспомнил все это, когда по-настоящему задумался, хотя это воспоминание было загнано в такой далекий уголок памяти, что не возвращалось к нему много лет. И он мог вспомнить, как весело смеялся на следующее утро, когда, проснувшись, обнаружил, что его мать уже одета, а их отец тоже с ними в комнате. Это была отличная игра, но его отец их перехитрил. Они все вернулись домой – и он так и не побывал в гостях у своих тетушек. Он не помнил, чтобы изменение планов сильно его огорчило.
Оказалось, что его мать сделала неудачную попытку оставить его отца и увезти сына с собой. А спустя месяц или два она «умерла». Ее отослали прочь, прогнали, запретив впредь общаться с сыном.
Она писала ему письма, конечно, и посылала подарки, но все они возвращались назад.
– Но мы считали, что ты мог бы ей написать, Джеральд, – призналась тетушка Эстер. – Ведь ты-то с ней не ссорился. И она говорила, что ты всегда был к ней привязан.
– Конечно, милый, – добавила тетушка Маргарет, – мы понимали, что, возможно, твой отец мог запретить тебе ей писать. Но мальчики обычно находят способы делать то, что хотят, вопреки своим отцам. А она ведь была твоей матерью!
– Но я считал, что она умерла! – ответил он. – И пока спустя пять лет ее тело не привезли в поместье, я даже не знал, что она жива.
Тетушка Эстер расплакалась.
– Ах, – сказала тетушка Маргарет, – как жесток был этот человек! Извини, Джеральд, что я так отзываюсь о твоем отце, тем более что он умер. Но какая жестокость! А она умирала медленно, милый, от чахотки.
И она на пять минут уткнулась в платочек.
– Она знает, – проговорила тетушка Эстер в конце концов, решительно выпрямляя спину и возвращая платок в карман. – Она уже знает правду, Джеральд. И можно не сомневаться в том, что твой отец попал туда, где больше никогда не омрачит ее радость. А она встретилась с твоими десятью братьями и сестрами, милый, и стала счастливее, чем была здесь. Бедняжка Дорис!
Они захлопотали вокруг него: заварили чай и разложили на блюде несколько маленьких кексов с изюмом, уважая его потребность помолчать.
И он сидел, молча глядя в пол перед собой, горюя о матери, умершей в одиночестве, лишенной единственного человека, который делал ее жизнь осмысленной, – его. Он сидел молча, думая о том, что спустя шестнадцать горьких лет его мать снова к нему возвратилась.
Он проглотил два кекса, чтобы доставить тетушкам удовольствие, выпил две чашки чересчур крепкого чая и улегся в постель, отказавшись от их предложения положить ему в ноги нагретые кирпичи.
И, размышляя о прошлом, он вдруг осознал, что имеет право больше не чувствовать себя виноватым, что подвел своего отца.
Это отец его подвел.
Он расстался с тетушками через три дня, вопреки их желаниям и после множества объятий и поцелуев, подаренных ему на дорогу. Ему не разрешили уехать, пока он не даст твердого обещания приехать еще.
