Но лорд Эдмонд вынужден был прервать свою речь, потому что брат, схватив его за шарф, повернул к себе.
– Тебе, видимо, недостаточно, что ты убил бедных Дика и маму? – процедил сквозь зубы Уоллес. – Ты хочешь погубить и папу своими безумствами и скандалами. А еще тебе нужно попытаться запачкать мою семью продуктами твоей нечистоплотной жизни. Уезжай, Эдмонд. Сделай хоть что-нибудь порядочное в своей никчемной жизни, уезжай сегодня же.
– Уолли, – тихо заговорил лорд Эдмонд, даже не пытаясь освободиться, – иногда, когда люди ожидают от человека определенного поведения, он идет им навстречу. Если ты ждешь от меня самого гадкого, так, черт возьми, ты его и получишь. Чего ожидали вы, и ты, и папа – да и мама тоже, хотя она не высказала этого словами, – когда назвали меня убийцей? Чего ожидали вы, когда выгнали меня из дому? Что я закончу учебу, стану священником и остаток своих дней буду приносить набожные покаяния? Этого вы ожидали?
– Так поступил бы любой, имеющий совесть, – ответил граф.
– Тогда, вероятно, у меня нет совести. – Лорд Эдмонд, рассмеявшись, сбросил руку брата, потому что из-за деревьев показались леди. – А у тебя?
– Что ты имеешь в виду? – высокомерно переспросил граф.
– Не мучила ли тебя твоя совесть за то, что ты впервые в моей жизни напоил меня допьяна и потешался над спектаклем, который я устроил? Простил ли ты себя за то, что позволил мне устроить эту скачку и даже видел в ней веселую шутку, и за то, что не остановил Дика, отправившегося вслед за мной?
– О да. Все понятно, – закивал головой Уоллес. – Мне следовало этого ожидать. Я знаю, это весьма распространенное явление, когда виноватый старается переложить свою вину на чужие плечи.
– Нет, я виноват и грешен. Безусловно, я убил и брата, и мать точно так же, как если бы взял пистолет и застрелил их. Но виноват не только я один, Уолли. И я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы ты указывал мне, насколько никчемна моя жизнь. Мне это известно гораздо лучше, чем кому бы то ни было другому, ведь это моя жизнь. Но я не любитель заманивать младенцев в свой ад, так что твоим детям с моей стороны ничего не угрожает, можешь успокоиться.
– Мы не выгоняли тогда тебя, Эдмонд, – виновато произнес граф, не понимая, куда вдруг делся его гнев, и, заложив руки за спину, переступил с ноги на ногу. – Ты сам ушел. Мы искали тебя, но ты пропал. Мы сообщили тебе о маминой смерти, ты мог бы приехать на похороны.
– В письме было сказано, что потрясение от бессмысленной смерти Дика в результате моего пьянства привело ее к безвременной кончине. Едва ли это можно считать предложением вернуться домой, Уолли.
– Но это и не приказ оставаться вдали и разбить папино сердце тем, что ты сразу предался беспутной жизни. Ты мог вернуться домой, Эдмонд, мог помириться с нами, мог увидеть, что мы были готовы простить тебя.
– Вероятно, я не был готов простить вас, – нервно рассмеялся лорд Эдмонд.
– Боже мой, Эдмонд! – Прерывающимся голосом воскликнул граф. – Откуда же нам было знать, что ты так легко опьянеешь? Тебе исполнился двадцать один год, и мы считали, что ты уже мужчина. Но оказалось, мы ошибались. Ты доказал, что абсолютно не способен контролировать ни свою выпивку, ни свою жизнь.
Лорд Эдмонд снова рассмеялся.
– Я был ребенком, маленьким книжным червем, наивным и доверчивым мальчиком. Мальчику нелегко резко изменить свою жизнь, неожиданно став убийцей и лишившись семьи. Вы были необходимы мне – ты, мама, папа. Мне нужно было, чтобы вы сказали мне, что все будет хорошо, даже несмотря на то что такого не могло быть после смерти Дика. Мне нужно было, чтобы вы сказали мне, что любите меня, несмотря на то что при моей роли в той трагедии это можно было сделать с большим трудом. Мне нужно было, чтобы вы убедили меня, что мы все равно остаемся одной семьей и ничто не сможет изменить этого, несмотря на то что Дика больше нет. Мне нужно было выплакаться. В конце концов я так и сделал в день маминых похорон в одиночестве. И если на свете есть что-либо более страшное, чем плач наедине с самим собой, скажи мне, Уолли, что это такое, чтобы в течение оставшейся жизни я мог направить всю свою энергию на то, чтобы избежать этого.
– Если бы ты только написал нам обо всем этом, если бы ты просто пришел к нам, Эдмонд, – побледнев, воскликнул граф. – Неужели ты думаешь, что мы действительно выгнали бы тебя? Отношения могли быть натянутыми какое-то время, но мы всегда оставались бы семьей. Мы вместе прошли бы через все, но вместо этого нам оставалось только поверить в то, что тебя абсолютно ничто не волнует. Тебя исключили из Оксфорда, а потом последовало все остальное. И в конечном счете ты обманул леди Доротею и побежал за женщиной, которой был совершенно не нужен. Что мы должны были думать, Эдмонд? Все факты были против тебя.
– Видимо, я ошибался, полагая, что у других людей такое же восприятие мира, как и у меня, – усмехнулся лорд Эдмонд. – Однако, Уолли, нам пора идти, а то леди решат, что мы оба утонули в озере.
– Все это подстроила Энн, – сказал граф, – я слишком хорошо ее знаю, чтобы сомневаться в этом, Эдмонд. И можешь быть уверен, что еще до того, как ты уедешь отсюда, тебя ожидает подобная же очная ставка с папой.
Энн не понимает, что после пятнадцати лет трещину в отношениях нельзя залатать.
– Женщины неисправимые романтики. Они верят, что, если только удастся заставить двух людей поговорить, все их проблемы сразу же разрешатся. И Мэри точно такая же.
– Ради всего святого, скажи, какое отношение она имеет к твоей жизни? – не удержался от вопроса граф. – Она же умная и порядочная леди, Эдмонд.
– Благодарю, – сухо откликнулся его брат. – Но я не стану ждать, чтобы ты поспешно добавил, что не хотел придать своим словам того смысла, который в них прозвучал, потому что ты хотел сказать именно то, что сказал. Ты думаешь, она слишком хороша для меня? Чересчур хороша? На том и порешили. Эта леди не будет долго присутствовать в моей жизни. Когда я сказал, что не любитель совращать младенцев, я и ее тоже имел в виду. И если ты думаешь, что мне так легко отказаться от нее, позволь кое-что добавить. Я люблю ее. Ты понимаешь? И это не означает, что я увлечен ею и хочу переспать с ней. Я говорю, что люблю ее. – Лорд Эдмонд тотчас же пожалел, что гнев вынудил его произнести эти слова вслух. Его любовь к Мэри сугубо личное дело, и она должна быть спрятана в самых глубоких тайниках его сердца.
– Я думал, от тебя прежнего ничего не осталось. – Уоллес глубоко вздохнул. – Кроме твоей внешности, безошибочно говорящей мне, что передо мной мой младший брат через пятнадцать лет после нашей последней встречи, я не нашел в тебе ничего знакомого, как будто кто-то совсем другой поселился в твоей оболочке. Но сейчас впервые заговорил Эдмонд. Вечный идеалист, вечный романтик.
– Романтик? – Лорд Эдмонд озадаченно насупился.
– Любить и отказаться от любви по самым благородным мотивам! Когда-то ты так же поступил со Сьюзи Томпсон. Помнишь?
