— Oh, my God, no! — вырвалось у Ники по-английски,
чего с ним уже лет пять не случалось.
Всю взрослую жизнь, с тех пор как впервые нажал на педаль
газа, боишься именно этого: даже не столкновения с другой железной коробкой на
колесах, а тошнотворно сочного звука, когда металл ударит в живое, и две судьбы
полетят под откос — твоя и еще чья-то.
Кто, кто? — вот о чем думал Фандорин, открывая дверцу
трясущейся рукой. Пьяный, старушка, шустрый мальчуган? Только бы не мальчуган,
взмолился он, только бы не мальчуган!
Молитва его была услышана. Ах, сколько раз в детстве мама
говорила: «Когда молишься о чем-нибудь, формулируй просьбу с предельной
ясностью».
Глаза уже свыклись с полумраком, и Ника увидел, что под
бампером его массивного англичанина лежит девочка.
— Ребенка сбили! — закричала женщина. Эхо
обеспечило должный акустический эффект.
— Ты жива? — выдохнул Ника, опускаясь на колени
рядом с телом.
В конце концов, с какой скоростью он ехал? Вряд ли больше
десяти километров в час.
Девочка-подросток застонала и пошевелилась.
Под гулким сводом раскатывался шум вмиг собравшейся толпы.
— Жива не жива, а посидеть придется, —
позлорадствовал бас.
— Надо его на алкоголь проверить, — деловито
предложил надтреснутый тенор. — Гоняют по двору, а тут дети.
— Эти завсегда откупятся. Ишь, тачка
заграничная, — высказался третий голос, старческий.
Еще кто-то (разумеется, не мужчина, а женщина):
— У кого мобильный есть? «Скорую» надо!
— Не надо «скорую», — сказала вдруг девочка,
садясь. — Я ничего… Я сама виновата. Он тихо ехал. Это у меня голова
закружилась. Вы извините, пожалуйста, — обратилась она к парализованному
ужасом Нике и всхлипнула.
Теперь, когда девочка села, стало видно, что ей лет
шестнадцать. Не девочка — девушка. В майке со стеклярусным попугаем на груди, в
коротких светлых брючках и сандалиях.
— Молчи, дура! — посоветовал деловитый тенор. —
Сама, не сама — какая разница. Ты чё, не видишь, мужик упакованный? Тут
реальные бабки светят. Я свидетель буду, как он без фар въехал.
— Да вот же фары, горят! — возмутился Николас.
— После включил. А ты, девка, меня слушай, договоримся.
Но девушка советчика не слушала. Она стояла на четвереньках
и шарила рукой по асфальту. Нашла что-то, охнула:
— Господи, разбились!
В руках у нее были солнечные очки. Очевидно, совсем новые,
еще наклейка со стекла не снята.
— Так больно? — спросил Ника, наскоро ощупывая ее
плечи и затылок. — А так?
— Хорош девку лапать! — крикнул из толпы всё тот
же подлый голосишка.
— Нет, только локтем немножко ударилась. Со мной правда
всё в порядке.
Но когда он помог девушке встать на ноги, оказалось, что она
вся дрожит. Еще бы, нервный шок…
— Садитесь ко мне. Я отвезу вас в больницу.
Доброжелатель, плюгавый мужичонка с сетчатой сумкой, в
которой позвякивали бутылки, строго сказал:
— Даже не думай! Сейчас ты — жертва наезда, у тебя все
права, а потом иди, доказывай. Он тебя за угол отвезет и пинком под зад. Но
ничё, я номер запомнил.
Толпа, увидев, что ничего особенно драматичного не
произошло, уже рассосалась, остался лишь этот прагматик.
— А может, вставить можно? — спросила жертва
наезда, надев очки.
Один глаз смотрел на Николаса сквозь сетку трещин, второй,
незащищенный и широко раскрытый, был в пустой рамке.
— Я вам куплю другие такие же, — пролепетал
Фандорин, всё еще не веря своему счастью. Жива, цела! И, кажется, не намерена
вымогать деньги. — Только сначала все-таки съездим в травмопункт,
проверимся. Мало ли что.
Он чуть не насильно усадил ее в машину, включил в салоне
свет и теперь смог рассмотреть девушку как следует.
Худенькая, светлые волосы до плеч, такие же светлые ресницы
и брови — не красится, у нынешних шестнадцатилеток это редкость. Хотя,
возможно, ей было и больше. Или меньше. Миновав сорокапятилетний рубеж, Николас
стал замечать, что разучился разбирать возраст молоденьких девушек, у которых
лицо еще не оформилось, а лишь одна щенячья припухлость на щеках. То ли им
шестнадцать, то ли двадцать шесть — не поймешь. Точно так же в юности он
удивлялся, как это люди на взгляд определяют, кому пятьдесят пять, а кому
семьдесят. Все пожилые дяди и тети тогда казались одного возраста.
— Вам сколько лет? — спросил он на правах пожилого
дяди.
— Восемнадцать, — ответила незнакомка, уныло
разглядывая очки. — И дужка погнулась…
Вроде хорошенькая, черты лица правильные, а не красавица, по
природной мужской привычке (ничего с ней не сделаешь) определил Фандорин. Ведь
что такое красавица? В чем тут фокус? В выражении лица, в особенном сиянии
глаз, в посадке головы. А сбитая метрокэбом блондиночка была какая-то тусклая,
жалкая. Тощие плечики приподняты, на шее сзади детский пушок, да еще носом шмыгает.
Странная девчонка, слишком уж беззащитная. Разве нормальная московская девица
восемнадцати лет сядет в машину к незнакомому мужчине, который к тому же ее
только что сбил? Да нормальная прежде всего запросила бы с владельца липового
«роллс-ройса» пару сотен, а то и тысяч. И заплатил бы, никуда не делся.
Николас включил передачу, хотел тронуть с места, но девушка
встрепенулась.
— Ой, не надо в травмопункт. Я пойду лучше. Мне в этот
дом нужно, по делу. Вы наверно тут живете? Не знаете, в каком подъезде 39-я
квартира?
— Нет, я не здешний, — начал Фандорин и вдруг
сообразил. — Тридцать девятая? Вы что, к Элеоноре Ивановне?
Вот так совпадение!
Девушка удивилась меньше, чем он. Это и понятно — она ведь
решила, что он из этого двора.
— Вы ее знаете? А я нет. Она специалистка по рукописям
Достоевского. — Голубые глаза смотрели на Нику ясно и доверчиво. —
Мне у нее кое-что выяснить нужно, очень важное.
Вот тебе раз! Фандорину стало любопытно.
— Поразительно, — улыбнулся он. — Тогда
давайте знакомиться. Николай Александрович Фандорин.
— Саша. Саша Морозова, — представилась она и
протянула щуплую лапку.
— Представьте себе, Саша Морозова, я только что из 39-й
квартиры. Тоже приезжал к Элеоноре Ивановне за консультацией.
