— Это конечно так-с, если вы мысли в глубоком понятии
трактуете, — протянул надворный советник, прищурив свои и без того
неширокие глазки. — А скажите, славный Александр Григорьевич, что за
публика пользовалась щедротами Алены Ивановны, то есть ее кредитом-с? Местные
обыватели или же не только-с?
Она ссужала не иначе как под залог, причем никогда не давала
более четверти истинной цены. А на такое условие кто пойдет? Пропойца разве или
человек в последней крайности. Но ходили, и многие ходили, потому что жадна
очень была, любую мелочь принимала, какой другие процентщики побрезгуют. Хоть в
рублишко пеной, ей все равно.
— Совсем вы меня заговорили-с, — укоризненно
объявил вдруг надворный советник, спрыгивая на пол. — Дело-с, дело-с
прежде всего. Которая тут двенадцатая?
От такой несправедливости Заметов даже ахнул, но заявить
протест не успел — пристав уже удалялся по коридору, пришлось догонять.
Лизавета Ивановна Шелудякова оказалась женщиной лет тридцати
пяти, очень высокого роста, неуклюжей, смуглой, с большими, совершенно
коровьими глазами. Она не лежала в кровати, а сидела, свесив ноги в стоптанных
козловых башмаках, будто готовилась поскорей уйти из палаты, чтоб никого не
обременять своим присутствием. Большая голова ее была перевязана белой
тряпицей.
Доктор стал объяснять:
— Привезли — без сознания была. Но, полагаю, не от
удара — со страху. Потому дал нашатырю — сразу очнулась. И давай скромничать. Разуть
себя, и то не дала. Насилу перевязал. Там, впрочем, кроме умеренной шишки
ничего. Ну, беседуйте, а вы все подите, подите, — замахал он на прочих
больных.
Пятеро женщин, все по виду самого простого звания,
безропотно поднялись со своих мест и, с любопытством оглядываясь, вышли в
коридор. Заметов плотно прикрыл дверь.
— Сердечно рад знакомству-с, — сказал надворный
советник перепуганной Лизавете, усаживаясь на стул и приятнейше
улыбаясь. — А еще более осчастливлен чудесным вашим спасением-с. Это уж
истинно, как говорится, Провидение Божье.
Он сделал постную мину и трижды перекрестился, но бойкий, с
ртутным блеском взгляд не переставал обшаривать лицо Лизаветы. Она тоже всё
глядела на пристава, но от робости не могла вымолвить ни слова. Подняла было
руку для крестного знамения — да и не осмелилась донести до лба.
— А знаете, маточка вы моя, что я в лютой зависти
пребываю. Да-с. — Все тело Порфирия Петровича затряслось в мелком
смехе. — И к кому бы вы думали-с? К ним, — он обернулся к
двери, — к товаркам-с вашим. Им-то вы уж беспременно всё рассказали, а я,
хоть и пристав следственных дел-с, а ничегошеньки пока не знаю-с, сижу перед
вами дурак дураком-с. — Он еще с полминуточки посмеялся, словно бы давая
собеседнице время разделить с собою веселье, и заговорщицки подмигнул. —
Ну, рассказывайте-с. Что видели? И главное, кого-с. Это для нас сейчас
самое-рассамое.
Закинул ногу через коленку, сцепил пальцы — приготовился
слушать. Заметов, стоявший у надворного советника за спиной, тоже весь
обратился в слух. Приготовил книжечку с карандашом, записывать показание.
Лизавета молчала.
— Да вы по порядку-с, по порядку-с, — помог ей
Порфирий Петрович. — Вы с сестрицей вашей дома были, так-с? Тут звоночек в
дверь. У вас ведь, верно, колокольчик-с?
— Кнопка, — тихо ответила раненая, и пристав
облегченно улыбнулся. Малахольная не малахольная, но вопросы понимает и
отвечать может.
— Вот и отлично-с. Итак, раздался звонок — дзинь-дзинь,
или трень-трень, я не знаю, как оно там у вас.
— Бряк-бряк, — поведала свидетельница. — Только
меня дома не было.
— Это как же-с? — озадачился надворный советник.
— К куму ходила. Кум звал, чаю пить, в семом
часе. — Кажется, Лизавета понемногу переставала бояться собеседника и
сделалась поразговорчивей. — Сговорено у нас было.
Порфирий Петрович так весь и сжался. Вкрадчиво спросил:
— Минуточку-с. Правильно ли я понял, что вы в этот час
дома быть не предполагали-с и Алене Ивановне следовало находиться в квартире
одной-с?
Свидетельница захлопала ресницами, очевидно, не поняв
вопроса.
— Кто знал, что тебя в гости позвали? — не
вытерпел Александр Григорьевич.
— Кум знал, кума. Сестрица Алена Ивановна, — стала
загибать пальцы Лизавета. — А больше некому.
— Ну хорошо-с, — слегка поморщился пристав. —
Дальше рассказывайте.
— Пришла я к куму, а кума возьми и захворай.
— И вы, чаю не попив, отправились восвояси, домой-с?
Женщина кивнула.
— Вот с того самого момента-с, как вы по лестнице
поднялись… У вас, позвольте поинтересоваться, который этаж?
— Четвертый, — подсказал Заметов.
— С того момента-с, как вы на четвертый этаж поднялись,
как можно подробней-с, — попросил надворный советник. — Что
услышали-с, что увидели-с.
Подумав, и довольно долго подумав, Лизавета неуверенно
сказала:
— Ничего не слыхала.
— А что дверь-с?
— Незаперта была, вовсе. Я еще подивилась. Алена
Ивановна всегда засовом укрывались.
— Так-так, — ободряюще закивал Порфирий
Петрович. — И что же вы, вошли-с?
— Вошла.
— И куда же-с? В комнаты?
— В комнаты.
— А там что-с?
Лицо свидетельницы вдруг приняло совсем детское, обиженное
выражение, из ясных глаз без малейшей задержки потекли крупные слезы.
— Алена Ивановна… на полу. — Лизавета
всхлипнула. — Рученьку вот этак вывернула. Глаз открытый, смотрит. Думаю,
куда это она смотрит-то, чего это она на полу-то.
— Ничком, что ли, лежала? — быстро перебил
пристав.
Женщина шмыгнула носом, непонимающе глядя на чиновника, но
на этот вопрос мог ответить Александр Григорьевич:
— Так точно, ничком, одна рука вперед вытянута, и
голова вот этак вот повернута. А глаз, точно, открыт.
— А потом что-с?
Порфирий Петрович спросил и затаил дыхание, потому что
беседа подобралась к самому важному месту.
