А после обеда, когда кое-кто из молодежи поднялся наверх в музыкальную гостиную, а Сьюзен Дженнингс устроила своеобразный малый прием, рассказывая мистеру Уотсону, лорду Эджертону и сэру Перегрину об ужасах, пережитых ею в Испании, Эллен села рядом с леди Эмберли и леди Лэмпман, беседовавшими о своих детях.
– Мы ведем себя просто отвратительно, – сказала графиня через несколько минут. – Боюсь, миссис Симпсон, что мы, матери маленьких детей, становимся ужасно скучны для окружающих. У Грейс дочурка немного старше Кристофера и сын чуть постарше Кэролайн. И я должна убедиться, что у моих малышей режутся зубки и они улыбаются, ползают, спят по ночам и все такое прочее так же, как и ее малыши в том же возрасте. Мне было бы не по себе, если бы оказалось, что у моих все это произошло позднее.
Все это она говорила, блестя веселыми глазами. И тут же все трое весело рассмеялись. А за обедом Эллен заметила, как супруги Эмберли обменялись взглядами. Ничего особенного, она даже не улыбнулась ему, хотя в серых глазах Алекс вдруг промелькнули какие-то глубины. И он в ответ просветлел лицом. То был глубоко интимный и очень короткий обмен взглядами, и сердце у Эллен перевернулось от тоски и воспоминаний.
– Вы должны, миссис Симпсон, рассказать мне кое-что о себе, – говорила в это время леди Лэмпман. – Насколько мне известно, вы потеряли мужа под Ватерлоо. Я вам так сочувствую! Вам трудно говорить о нем?
– Нет, – улыбнулась Эллен. – Несколько месяцев я думала о нем постоянно и против собственной воли – и это причиняло мне ужасную боль. Но теперь я начинаю вспоминать о нем с удовольствием. Он был, по-моему, самым добрым человеком из всех, кого я знала. – И она принялась рассказывать о привычке Чарли покупать ей подарки без всякого повода – просто его вдруг охватывало желание сделать что-то приятное.
И тут час пробил. Как раз когда она полностью расслабилась, сидя в обществе двух дам, которые, как ей казалось, могут стать ее настоящими друзьями.
– Не хотите ли пройтись по французскому парку, Эллен? – Перед ними стоял лорд Иден. – Сьюзен, Эджертон, Анна и Ховард решили, что нужно подышать свежим воздухом.
Эллен посмотрела на него и кивнула. Первым ее желанием было придумать какой-то предлог и отказаться, но она сдержала себя. Нужно когда-то встретиться с этим лицом к лицу. И ни к чему откладывать. Она должна найти слова и сказать ему то, что он хочет узнать и на что имеет право.
– Возьмите плащ, – сказал он. – Ветра нет и вечер прекрасный, но осень есть осень.
– Я схожу за ним, – ровным голосом сказала она, поднимаясь и извинившись перед дамами.
Дженнифер спустилась в музыкальную гостиную с Анной, Мэдлин, миссис Кэррингтон и вдовствующей графиней. Она заслушалась игрой своих подруг на фортепьяно и осталась стоять у инструмента.
Музицирование никогда не увлекало ее. В школе преподавательница музыки отчаялась разбудить в ней дремлющий интерес к музыке. Не поверила она и ее словам, что когда-нибудь Дженнифер пожалеет, поскольку другие молодые леди будут вызывать восхищение у красивых юношей своей игрой.
Дженнифер казалось, что это довольно нелепое запугивание. Неужели игра на фортепьяно – единственный путь к сердцу мужчины? И неужели красивые мужчины непременно ценят хорошую музыку?
Она села на скамью и тихонько заиграла для себя на свободном инструменте, читая с листа альбома, стоявшего на пюпитре. Для игры ради собственного удовольствия она была вполне подготовлена. Но играть для публики у нее не было никакого желания.
– А вы будете еще играть? – спросил чей-то голос у нее за спиной, когда она закончила; вскочив, она в смущении обернулась и увидела, что на нее смотрит лейтенант Пенворт; он стоял рядом, опираясь на костыли.
– Ах, – сказала она, – я не знала, что меня слушают. Боюсь, что я играю неважно.
– Отнюдь нет, – возразил он, – хотя, признаюсь, я заметил, что вам чего-то не хватает – экспрессии, возможно, глубины.
Дженнифер почему-то обиделась.
– Это довольно трудная пьеса, – сказала она. – Может быть, в этой куче найдется что-нибудь полегче. – Но, протянув руку к нотной стопке, она обернулась и снова посмотрела на него. – На вас совсем маленькая повязка. Я заметила это, едва мы приехали, но у меня еще не было возможности сказать вам это.
Он оперся костылем о фортепьяно и уселся на конце скамьи подле девушки.
– Все заметили, – сказал он. – Да и как можно было не заметить? Лицо мое представляет собой отталкивающее зрелище. Я уже жалею, что приехал.
– Отталкивающее? – удивленно спросила она. – В этой повязке вы выглядите гораздо лучше.
Он засмеялся – коротко и горько.
– Разрешите взглянуть. – Она наклонилась, чтобы видеть правую сторону его лица, которую он старательно прятал, от нее. – Действительно, большой шрам. С синеватым оттенком. Он совсем свежий – это потому, что вы очень долго держали его покрытым. А со временем он станет бледнее.
Он снова рассмеялся.
– Увидите, со временем он станет совсем незаметным. Честно говоря, мне кажется, что он придает вашей внешности что-то необычное. И определенно героическое.
– Не смейтесь надо мной, – укорил он ее. Она щелкнула языком.
– Чувство юмора – вот еще одна вещь, которую вы оставили на поле боя, – сказала она. – Вам в самом деле следует научиться немножко посмеиваться над собой, сэр. И если вам кажется, что люди вас избегают, так это потому, что вы держитесь на редкость свирепо. А вовсе не из-за вашей внешности. И поэтому мне вас жаль.
– Не нужно меня жалеть! – яростно прошипел он сквозь зубы. – Ради Бога, не нужно меня жалеть! Я смертельно устал от жалости!
– Чтобы испытывать к человеку жалость, – разозлившись, бросила она, – нужно, чтобы он был тебе симпатичен. А вы, сэр, из кожи лезете вон, чтобы выглядеть неприятным. Я просто не понимаю, как вас терпит леди Мэдлин.
– Возможно, это потому, что она леди, – парировал он.
– В таком случае вам лучше отойти, сэр. Я снова намереваюсь мучить ваш слух своей игрой. Разумеется, если только вы не пожелаете переворачивать для меня страницы. Полагаю, вы можете вести себя как джентльмен, пусть даже я не леди.
– У меня занята правая рука, – сказал он, указывая на костыль, на который все еще опирался, – а левая неловка. Но я попробую.
– Вы намерены всю жизнь ходить на костылях? – спросила она. – Если бы у вас был протез, то руки были бы свободны.
– И я растягивался бы на полу после каждого шага, – возразил он. – Нет уж, мисс Симпсон, пусть люди находят для себя другие забавные зрелища.
– А вам никогда не приходило в голову, – спросила она, – что у людей есть чем заняться, кроме созерцания вашей милости?
– Вы хотите упрекнуть меня в преувеличении важности своей персоны? Благодарю вас, сударыня. Вы всегда так любезны.
