Она не станет отталкивать его. Она не станет противиться никоим образом. Но и отвечать ему она тоже не станет. Пусть берет то, что ему нужно; она ничего не даст. Она пристально смотрела ему в глаза.
Он приблизил к ее губам свои губы, раскрытые, жесткие, требовательные, какими они были при их последней встрече.
Она покорно раскрыла свои. Его руки дерзко изучали ее. Она не съежилась и не отпрянула.
Тогда он улыбнулся ей – впрочем, это нельзя было назвать улыбкой в полном смысле этого слова.
– А, я понял, что это такое, – сказал он. – Недавно меня обвиняли в том, что я молчу в вашем обществе. Теперь вы платите мне холодным обращением.
Она улыбнулась в ответ – хотя это нельзя было назвать улыбкой в полном смысле этого слова.
– Да, Джеймс.
– Посмотрим.
Он наклонился, поднял ее на руки и скорее швырнул, чем положил на кровать. Потом стащил с нее ночную сорочку и бросил на пол рядом с кроватью, после чего разделся сам и, задув свечи, лег рядом с Мэдлин.
Конечно, это соревнование было не на равных. Он был гораздо опытнее, чем она. Грубым ласкам на склоне холма она смогла противостоять. Но против того, что он делал теперь, у нее не было никакой защиты.
Джеймс впился в ее губы, теребил их, раздвигая. Его язык проник внутрь и легко кружил. А его руки двигались по ее телу, ласкали, задерживаясь безошибочно в тех местах, прикосновения к которым заставляли ее вздрагивать от наслаждения. Она была нага и неопытна, и у нее не было ни малейшего шанса. Мэдлин проиграла сражение – если предположить, что она вообще когда-либо начинала его – в тот момент, когда его губы последовали по тропе, которую зажгли его руки.
Мэдлин запустила пальцы ему в волосы, ощупывала мускулы его плеч и спины. Ее губы искали его губы, когда он целовал ее веки и уши. И ее тело выгнулось навстречу ему, охваченное огнем желания.
К тому времени, когда он накрыл ее своим телом и взял, она сознавала только одно – он не причинил ей боли и движется в ней так, что возникает потребность в немедленном ответе.
Она застонала.
А его руки стиснули ее плечи так сильно, что наверняка останутся синяки, и он замедлил темп, чтобы она могла поймать ритм его движений. Он двигался вместе с ней.
Мэдлин блуждала за пределами сознания. И ей было все равно. Она попала в мир, о котором грезила долгие годы, но попасть в который никогда не мечтала. Жажда, невыносимая жажда нарастала в ней до тех пор, пока ей не показалось, что она больше не сможет ее выносить. Но она знала, что за пределами этой жажды есть какой-то мир. И она знала, что именно Джеймс доставит ее туда.
Она знала, что это Джеймс. Рассудок, мысли – все это больше не существовало. Она превратилась в сплошную телесную жажду и ощущение. Но она знала, что это Джеймс. Это не мог быть никто другой. Никого другого быть не могло. Она двигалась рядом с ним, прижимала его к себе, отдавала и брала, отдавала и брала. Любила и была любима.
Теперь ничто уже не имело значения. Ей хотелось вообще больше никогда не думать. Только чувствовать. Отказаться от себя. Она обхватила руками его за талию и перестала двигаться. Мэдлин упала рядом с ним, окончательно сдаваясь. И позволила умчать себя, всю себя – куда бы ему ни захотелось ее умчать. Куда только он мог умчать ее. Куда она хотела пойти только с ним.
В последний миг его рука скользнула по ее руке и накрыла ей рот, чтобы заглушить ее крик.
– Тише, – сказал он. – Тише.
Но рука его расслабилась после последнего удара, и он освобождение выдохнул ей в волосы.
Она соскользнула в сон. Он отодвинулся, и легкость, прохлада и расслабленное ощущение блаженства были восхитительны. Ей не хотелось ни открывать глаза, ни говорить, ни думать. Она спала.
Но очень недолго. Джеймс накрыл ее простыней; его движения были медленными, словно он старался не потревожить ее. Однако Мэдлин все равно проснулась, открыла глаза и увидела, что он по-прежнему склоняется над ней, всматриваясь своими темными глазами.
Комната их освещалась только огнями с улицы. В момент пробуждения у нее создалось впечатление, что взгляд его глубок, и ее рука сама поднялась, чтобы отбросить завиток темных волос, падавший, как обычно, ему на лоб.
Но это просто полумрак, царивший в комнате, сыграл с ней шутку. Он уже лежал рядом с ней, и в его глазах опять была насмешка.
– Ну что ж, Мэдлин, – сказал он, – кажется, мы не утратили того, из-за чего нас всегда тянуло друг к другу. И хотим мы того или нет, мы состоим в браке, и тут ничего не поделаешь. Утром – церковная церемония, ночью – завершение. Мы муж и жена. Брак, совершенный на небесах, как сказали бы вы, не так ли?
Она закрыла глаза и ничего не ответила.
– Ладно, – проговорил он после недолгого молчания, и в его голосе уже не было насмешки, он звучал ровно и невыразительно, – больше вы не будете третировать меня своей холодностью, Мэдлин. Все, что угодно, только не это. Я женился на вас не для этого.
– А для чего вы на мне женились? – спросила она, не двигаясь и не открывая глаз.
Он переменил положение. Ей показалось, что он не ответит. И она отвернулась от него.
– Из-за света, – пробормотал он наконец. Ничего больше он не сказал, а она не была уверена, что правильно расслышала его. Но даже если она расслышала его правильно, она не поняла, что это значит.
Однако ему и не нужно было отдавать то приказание. Она попробует прибегнуть к другим способам, ко всему, чему угодно, чтобы показать ему, что она не малодушное создание, которое угрюмый и тиранический муж может подчинить себе полностью. Она будет сражаться как следует. Но холодность не станет одним из ее орудий. Какой смысл прибегать к холодности, зная, что она совершенно бесполезна?
Она может держаться с ним как угодно, только не холодно.
За время их брачной ночи он не единожды доказал ей это и неоднократно будет доказывать в те ночи, что им еще оставались до возвращения в Йоркшир.
* * *
Настроение у Мэдлин падало чуть ли не с каждой милей продвижения на север. Пейзаж становился все более суровым, погода – серой и холодной. Хотя поездка была долгой и утомительной, Данстейбл-Холл появился перед ними все же чересчур быстро. За два дня до этого она надеялась, что они наверняка в конце концов приедут в более живописные места.
Но ее новое местожительство находилось не в красивой части Англии. Как только экипаж наконец миновал тяжеловесные чугунные ворота, показался дом. Рука паркового архитектора, судя по всему, почти не касалась фона, на котором он стоял. На склонах по обе стороны от подъездной аллеи густой покров деревьев создавал искусственный мрак на протяжении четверти мили, а ближе к дому виднелись пустые лужайки. Ни намека на регулярный парк. Очевидно, вообще никаких цветников.
