По идее она должна быть счастливейшей женщиной в мире.
Кэтрин вспомнила о гостях, сидящих на скамьях, — они все смотрят на них. В том числе и ее близкие. Которых она очень любит. И которые любят ее.
Она улыбнулась им.
Вскоре служба закончилась, подписи были поставлены, и новобрачные двинулись к выходу из церкви. Рука невесты лежала на руке жениха, торжественно звучал орган, все кивали им и улыбались.
Когда они вышли на крыльцо, Кэтрин услышала праздничный перезвон колоколов и увидела толпу любопытных, окружившую открытое ландо новобрачных. Кто-то выкрикнул поздравления, к нему присоединились другие голоса.
Против воли Кэтрин испытала приступ… чего-то. Не радости. Но чего-то. Некого чувства облегчения, что все закончилось и не надо бороться с искушением отменить все и убежать.
Лорд Монфор подвел ее к ландо, быстро усадил на сиденье, запрыгнул сам и приказал кучеру трогать. Все это он успел сделать до того, как гости высыпали из церкви.
Толпа расступилась, пропуская экипаж.
Раннее утро было пасмурным. Казалось, вот-вот пойдет дождь. Но пока они были в церкви, тучи рассеялись, и теперь в чистом голубом небе ярко светило солнце.
В общем, это был замечательный летний день.
Идеальный день для свадьбы.
Джаспер устроился на сиденье рядом с Кэтрин. Он смотрел на нее из-под полуопущенных век и улыбался.
— Итак, Кэтрин, — тихо проговорил он.
Она повернулась к нему — своему новоиспеченному мужу.
— Итак, Джаспер, — сказала она.
Кэтрин впервые назвала его по имени, хотя он и предлагал ей это месяц назад.
Улыбка Джаспера стала шире.
— Леди Монфор, — произнес он.
— Да?
— Полагаю, — сказал Джаспер, — нам следует дать заверения нашим семьям. Не говоря уже обо всех, кто ради этого остался в городе.
Кэтрин вопросительно посмотрела на него, а он тем временем быстро придвинулся к ней и потянулся к ее лицу.
В первый момент Кэтрин дернулась, потом поняла, что он имеет в виду, и… кокетливо улыбнулась.
— Ну конечно же, — согласилась она, подставила ему губы и положила руку ему на плечо.
Их поцелуй — его губы были теплыми, и влажными, и до умопомрачения чувственными — сопровождался аплодисментами, смехом, свистом и подбадривающими возгласами, и все это звучало на фоне колокольного звона.
Все это были звуки свадьбы.
Звуки счастья.
Праздничный завтрак получился грандиозным. Джасперу казалось, что он никогда в жизни столько не улыбался. И это страшно утомляло. Кэтрин тоже без устали улыбалась.
Счастливые новобрачные.
Наконец они отмучились. Джаспер спешил к вечеру добраться до Ридинга. Они попрощались с гостями, обнялись и расцеловались с родственниками, успокоили рыдающую Шарлотту — она очень грустила из-за разлуки, несмотря на то что должна была увидеться с ними в Седерхерсте через две недели. А до отъезда ей предстояло жить в Уоррен-Хаусе с мисс Хакстебл, которую она стала называть своей сестрой, настояв на этом.
Слова прощания были сказаны. Улыбками все были одарены. Все слезы были выплаканы. Лондон остался позади.
Джаспер поудобнее устроился на сиденье и повернулся к своей жене. На Кэтрин, которая смотрела в окно дорожной кареты, был костюм для путешествий — она переоделась в него перед самым отъездом. Руки в перчатках спокойно лежали на коленях. Она выглядела успокоенной.
Чуть-чуть излишне успокоенной.
Интересно, спросил себя Джаспер, она предвкушает грядущую ночь?
Их первую брачную ночь.
Джаспер взял руку Кэтрин в свою, снял перчатку и бросил ее рядом со своей шляпой, затем принялся разглядывать ее ладонь. Ее рука была изящной и теплой, ладошка маленькой, а пальцы значительно короче, чем у него.
Кэтрин сидела не шевелясь.
Естественно, никакую ночь она не предвкушает. Для нее брак не связан с сексом, не так ли? Она сама так сказала в тот день, когда он сделал ей предложение. Странные они, женщины, в этом плане, а Кэтрин — самая странная из всех. Мечтала о любви, о единении души и сердца.
А ведет себя как чужая.
Только теперь она его жена, черт побери!
И она признала, что хочет его.
Джаспера раздражало, что он постоянно испытывает угрызения совести по отношению к ней. Он не из тех, кто склонен мучиться чувством вины. Он такой, какой есть, он сделал то, что сделал, и всякий, кому это — или он сам — не нравится, может катиться куда подальше.
Однако несколько лет назад в одной позорной ситуации он переступил невидимую, но очень осязаемую черту, отделяющую беспечность от порочности, и хотя он успел вернуться назад прежде, чем непоправимый вред был нанесен, все же… гм… непоправимый вред был нанесен. И доказательство тому — то, что они сидят в карете рядом, будучи мужем и женой, и им нечего сказать друг другу.
И он пронесет это раскаяние через всю жизнь. Нет, это сожаление не связано с ним самим и с тем, что его вынудили надеть кандалы. С этим можно жить. К тому же он дворянин, в конце концов, и всегда знал, что рано или поздно придется жениться и произвести на свет наследника.
Просто все дело в том, что сегодня она тоже надела кандалы. И именно из-за этого он всегда будет чувствовать себя виноватым. Если бы у нее была свобода выбора, она никогда бы не выбрала его. Физического влечения мало для таких идеалистических, романтических дамочек, как Кэтрин Хакстебл, — вернее, как Кэтрин Финли, баронесса Монфор.
Джаспер почти возненавидел ее.
И от этого угрызения совести только усилились.
И все равно он ждет не дождется брачной ночи. Ему не терпится добраться до Ридинга, до гостиничного номера.
— А знаешь, — сказал он, — все может быть не так уж плохо, как кажется.
Разве он не говорил ей этого раньше, в другой обстановке? Когда делал предложение?
— Все? — Кэтрин посмотрела на него, многозначительно изогнув бровь. — Моя семейная жизнь?
— Именно, — ответил Джаспер. — Но она наша, не так ли? Наша семейная жизнь. Она может оказаться не такой уж плохой.
— Или, — проговорила Кэтрин, — не оказаться.
Джаспер поджал губы и задумался.
— Или не оказаться, — согласился он. — Думаю, нам предстоит это решить. Будем мы счастливы или нет. Либо так, либо иначе, я думаю.
— Значит, для тебя жизнь либо белая, либо черная? — осведомилась Кэтрин.
— В противовес всем оттенкам серого? — Он снова задумался. — Наверное, так. Черное — это отсутствие всех цветов. А белое — их полное наличие. Я считаю, что жизнь должна быть либо такой, либо такой. В общем, я думаю, что предпочел бы наличие цвета его отсутствию. Однако черный добавляет цвету глубины и фактуры. Возможно, некоторые оттенки серого необходимы для полноты палитры. Даже чернильно-черный. Эх, это глубокий философский вопрос. Нужен ли черный для жизни, даже для счастливой жизни? Можем ли мы быть счастливы, если никогда не испытали страданий? Что ты об этом думаешь?
