— Где ты? Что случилось?
Из обрывистых, бессвязных воплей понимаю, что стряслось нечто экстраординарное, что Рита застряла в какой–то придорожной забегаловке, говорить не может, а может только скулить в трубку невразумительное: «Ав–ау!»
Узнаю адрес. Вылетаю из дому.
На такси добираюсь до придорожного кафе, полного чернявых таджиков, которые заинтересованно разглядывают окопавшуюся в углу Риту. Рита загородилась сумочкой, эквивалентной месячной зарплате всех таджиков, вместе взятых, и тревожно блестит на них исплаканными глазами.
— Рита! — восклицаю с облегчением.
Она здесь! Она жива! Здорова — если не считать заплывший фиолетовым сиянием глаз.
— Что случи…
— Ав–ау! — Без всякого стеснения, в полный голос.
Ее машина обнаруживается на задворках кафе. Против ожидания без единой царапины или намека на аварию.
Усаживаю Риту на переднее сиденье. Отвожу от лица оборонительную сумочку — рассматриваю синяк.
— Кто тебя так?
— Ав–ау… Сама.
Ну сама так сама…
На время прекратив рыдать, Рита пьет крупными глотками воду, захлебывается, прозрачная струйка сбегает по подбородку, крупные капли, упав на грудь, расплываются по свитеру темными медалями.
Сопли, слюни, слезы.
Постепенно моя подопечная успокаивается. Всхлипывания доносятся все реже, фирменное «ав–ау» — все тише. Шмыгнув в последний раз, Рита по–детски утирает нос рукавом.
Нос красный, мокрый, распухший, губы дрожат, мазок жирной помады алеет на подбородке, потек фиолетовой туши волнисто спускается по щеке.
— Что, наконец, стряслось?
— Он хочет со мной развестись! — взревывает Рита, захлебываясь новой трелью.
— Это он тебя так? — показываю на синяк.
Мотание головой.
— Я с–сама… Упала… Он сказал, что… Он узнал, что я… Мы… А ведь ничего такого между нами не было… Просто…
— Да объясни ты толком!
Она воет. Единственный выход — схватив ее за плечи, потрясти как грушу.
Трясу. Растрепанная голова мотается из стороны в сторону, слипшиеся пряди лупят по щекам. Если она не успокоится, придется влепить ей реанимационную оплеуху.
Но Рита вдруг успокаивается.
— Он узнал, что мы раньше встречались. Я ему объясняла, что ничего такого не было, но он… Разве я виновата, что он ненавидит этого Лернера? Он вообще не в моем вкусе, он толстый!
Постепенно картина проясняется — как будто с нее сорвали маскирующую холст мешковину. Очевидно, Фукису доложили, что его жену засекли на вечеринке с Лернером, вот он и взбеленился. Дальше — синяк, угроза развода, девичья фамилия и прочее…
— Он припомнил, что раньше…
— Что раньше? Объясни толком!
— Я тогда думала, что Лернер на мне женится… Это было лет десять назад! Но я же тогда не знала, что когда–нибудь выйду замуж за Фукиса. Разве я могла тогда предположить?
Действительно! Девушке невозможно предположить, за кем в конце концов она окажется замужем, тем более если кандидаты в женихи выстраиваются в очередь.
— Теперь он думает, что я изменила ему.
Черта с два! Фукис не дурак, чтобы взбелениться из–за измены жены. Верно, он решил, что Лернер через Риту узнает о коммерческих планах своего конкурента. Хотя что ценного может сообщить ему недалекая Рита?
— Все ясно! — обрываю навязший в ушах скулеж. — Значит, план такой: сейчас едем в больницу, получаем справку о побоях. Устраиваем тебя в гостиницу.
— Зачем справку? — спрашивает Рита, сразу прекратив выть.
— Там видно будет, — туманно отвечаю я.
Рита кивает, согласна. Она мне верит.
Я и сама не знаю зачем. Зачем мне Рита, больница, справка, фиолетовый синяк… Зачем?
ОН
Во имя тайных целей мне приходится постоянно поддакивать своей суррогатной невесте — даже в пустяках, особенно в пустяках! Захочется ей в выходной отправиться к черту на кулички, чтобы присмотреть себе очередной наряд, который даже африканскому дикарю покажется чересчур минималистическим, — пожалуйста! Пожелает отправиться в зоопарк, чтобы там битый час сюсюкать над вонючими, истомленными жарой животными, — извольте! Захочет посмотреть тупую комедию — ради бога! Я тоже буду смотреть и хихикать, подавляя приступы спорадической зевоты.
Зачем, спросите вы? Затем, чтобы после бесконечных титров, во время которых она зевает, потягивается, разминая застывшее тело, пьет жадными глотками яблочный сок, по–кошачьи перекатывается с боку на бок, требует, чтобы ей чесали спинку, щекотали за ушком, — поинтересоваться как бы невзначай:
— Пупсик, что–то давно твой папа не звонил…
Ее хорошее настроение мигом улетучивается. Лена надувает губы, откатывается от меня на противоположный конец дивана, пробурчав недовольно:
— Ты же знаешь, что мы в ссоре!
После этого я зачитываю ей небольшую проповедь, достойную миссионера в стане язычников: про почитание предков, про то, что надо любить ближних, что родителей не выбирают, про то, что мы еще не встали на ноги и всецело зависим от внешних обстоятельств, про то, что ее отец мог бы нам помочь, и, кроме того, не стоит портить и без того небезоблачные семейные отношения…
— А я думала, он тебе не понравился! — удивленно роняет она. — Между прочим, ты ему тоже не приглянулся — это уж точно!
Что ж, очень жаль…
— Все равно нужно поддерживать отношения, — монотонно бубню я.
— А я не собираюсь поддерживать никаких отношений! Я хочу, чтобы мы с тобой начали все с нуля! Без поддержки родителей! Сами! — горделиво заявляет она. Дура!
Лопочу что–то про трудные времена, про то, что хорошие отношения с родителями никому не повредят.
— Ну, знаешь, — обижается она, — можно подумать, что ты хочешь жениться на моем папаше, а не на мне! Зачем он тебе сдался? И потом, у него зимой снега не выпросишь.
«А просить и не надо! — внутренне улыбаюсь я. — Можно взять взаймы или создать концессию по совместной разработке прошлогоднего снега… Да мало ли способов!»
— Между прочим, я согласилась выйти за тебя замуж только потому, что ты полюбил меня, а не… — Она выразительно замолкает.
«А не капиталы моего отца», — про себя заканчиваю мысль.
Пусть думает что угодно!
— А еще мне кажется, тебе рано увольняться с работы, — назидательно замечаю я. — Я пока не встал на ноги, мое положение в конторе не такое уж завидное…
Потом то лаской, то таской уговариваю ее помириться с отцом.
Уступив моим домогательствам, Лена послушно набирает номер. Чирикает полчаса со своей мамашей, так что я даже устаю потеть в ожидании решительного диалога.
