– Это нереально – по триста платить! – выступил вперед Пятновыводитель. – У меня дома пять голодных ртов!
Его поддержал дружный гул.
– Ша, я сказал! У тебя проблемы? У меня тоже проблемы! – перебил его хозяин. – Не нравится – уходи на другую линию. Там будут другие порядки. А нет – оставайся здесь.
– А сезон летний кончится, как я смогу с мороженого триста платить? – выступила крикливая Светка с густо зачерненными глазами.
– Не надо ля-ля! Мороженое во все сезоны идет! И штоб мне без базара. Конкретно говорю. Бабки будете отдавать смотрящему восьмого числа текущего месяца. Ясно всем?
Торговцы еще немного погомонили и обреченно выстроились в очередь записываться. А куда было деваться? И Маринка тоже встала вместе со всеми, плохо соображая, правильно делает или нет.
В очереди она шепнула грустно матерившейся Светке:
– Ты не видела Феофилакта? Я ему книжку должна отдать…
Светка длинно и путано выругалась, так что смысл сказанного остался неясным даже ей самой, и мрачно буркнула: «Не знаю».
Зато «отверточник» (он торговал отвертками) дядя Слава с готовностью обернулся к ней:
– А он с нашей линии ушел!
– Как ушел?
– Сказал, больно поборы на Казанке большие, хотел податься на Белку… Да я недавно его там видел. Там вроде в пользу церкви можно пока бесплатно собирать. Пока!
Маринка не чуяла под собой земли от растерянности.
А когда настала ее очередь, Илюха покровительственно ухмыльнулся:
– Ну что, белобрысая, записывать тебя? Какая красавица, ух! Как бы не увел тебя от меня какой-нибудь пригородный жених, а?
И многозначительно усмехнулся.
* * *
Новые порядки оказались куда хуже старых. Прибыль получалась меньше, чем раньше, ведь у Илюхи цены на товар были еще те. Первое время милиция торговцев действительно не трогала, а потом опять все началось по-старому.
Маринку на перегоне опять поймали ее старинные недруги, мутноглазый с напарником.
– Пошли поболтаем, – говорят.
Девушка им разрешение с голограммой показывает, объясняет, что работает на фирму, а те – ни в какую.
– Так это ты нашему начальнику платишь, а не нам, – объяснил мутноглазый, кривясь в усмешке. – А нам тоже нужно кушать.
– Делиться надо, – поддакнул напарник.
Маринка платить отказалась и этим чуть не сделала себе хуже. Ее завели в какую-то гнусную каморку, и мутноглазый с усмешкой произнес:
– Деньгами не даешь, так мы натурой возьмем… – и принялся демонстративно расстегивать брюки.
Маринка знала, что некоторые из торговок, жалея денег, расплачивались с милицией «натурой». Та же самая Катька не раз делилась с ней с пьяным смешком:
– Деньги мне самой нужны. А вот то, что этим тварям нужно, – мне оно на фиг? Мужа у меня нет, для кого свое сокровище беречь? Пусть радуются, пока у них одно место не отвалится.
Сейчас глядела она в пустые, полные какой-то жуткой бесовской мути глаза, и с ее губ чуть не сорвались Катькины бесстыжие слова.
Зачем ей это сокровище нужно? Мелькнул в ее памяти Феофилакт и растворился в небытии, как призрак…
Чужими непослушными руками Маринка медленно отогнула кармашек рабочей кофты, вынула оттуда деньги.
– На, подавись! – с размаху швырнула мятые купюры в ненавистное лицо.
И сразу же получила удар кулаком в скулу за такое наглое поведение. В голове мгновенно помутилось, окружающий мир пошел сиреневой рябью, задрожали контуры зарешеченного окна, за которым истерически билась в стекло желтая от первых заморозков кленовая ветка…
* * *
Настала осень, похолодало. К сентябрю в садовом товариществе дачники вымерли как класс, Маринка осталась совсем одна.
Теперь она ходила на работу как на каторгу. Тарабанила свой заученный текст без выражения, без огонька. И вообще, ей не хотелось ни работать, ни возвращаться домой, ни жить вообще. Выручка упала.
– Уйду я, наверное, – пожаловалась она как-то Катьке.
Та удивленно блеснула на нее подсиненными глазами:
– Куда, солнце мое?
– На Белорусскую ветку пойду, на Белку. Там, говорят, поборов меньше. И вообще…
Катька неодобрительно помотала головой, но ничего не сказала.
А Чалый все шутил, морща свой жирный, низко нависший над глазницами лоб:
– Ну что, белобрысая, нравится тебе у меня работать?
Маринка отмалчивалась, зло посверкивая глазами.
Ленка, сестренка пятнадцатилетняя, в кои веки письмо удосужилась прислать. Письмо пришло на почтамт, до востребования. Писала сестра следующее: «С бабкой жить сил моих больше нет. В город сбегу, хоть куда, только бы отсюдова подальше. Может, мне к тебе рвануть, будем вместе работать? И вот еще что. Пришли денег, а то мне надо новую куртку на зиму и сапожки. Я оборванкой хожу, уже весь Мурмыш надо мной смеется. Вышлешь, ладно? У Ваньки твоего уже два зуба во рту. А так – все. Ленка». Маринка свернула письмо и засунула его подальше, так, чтобы не скоро найти.
На очередной выдаче товара Чалый предупредил ее сухо:
– Уезжаю на два дня, бери впрок.
– Не дотащу! – подняла девушка тяжелую сумку.
– Ничего, ты у нас молодая, справишься, – осклабился хозяин. – Красивая к тому же, любой за радость сочтет помочь.
– Накладную на товар давай, – напомнила Маринка, не отвечая на заигрывания. Пустого зубоскальства она не любила.
Без накладной на работу не выйдешь. Без накладной, если милиция привяжется, сотней не отделаешься, по-крупному загремишь…
– Да я тебе ее в верхнюю коробку сунул.
– Точно? – Маринка одной рукой приоткрыла крышку коробки с шоколадом. Там смутно белел сложенный вдвое листок. – Ладно…
– Заглядывай почаще! – Хозяин сально блеснул ей вслед хитрыми глазками.
Ответом ему были удаляющиеся шаги…
Маринка тащилась по проходу вагона с тяжелой ношей. Предпраздничные дни, народу полно, а еще сумка, которая всем мешает пройти… Пассажиры ругаются, Маринка только бледнеет от их брани и беззвучно шевелит губами в ответ, отводя душу.
Вот сучий черт этот Чалый! Привязался, леший: бери да бери. Когда она без фирмы работала, со своим товаром, куда как легче было. Возьмешь на один раз, чтоб не тяжело было, и ходишь как кум королю…
Озабоченная затяжной борьбой с пудовой поклажей, Маринка не заметила, как в конце вагона появились ее извечные враги: мутноглазый и напарник.
