– Что поделать, такова технология, – лице мерно вздыхаю я. – Не мы ее придумали, НЕ нам ее менять. Но ведь эта технология работает, свидетельство тому – многочисленные «истории успеха» наших выпускников…
– Мне тоже предложили написать такую же «историю успеха». Историю успеха, которого НЕ было. Ковбои в белых шляпах, ковбои в чернью шляпах… Мне не сообщили ничего, что я не знал бы до этого!
– Зря вы так… У нас даже восьмилетняя девочка после прохождения курса «Детская сенсология» смогла написать «историю успеха». Такова технология…
– На мне ваша технология сломалась, – ехидно хмыкнул Игорь, и лицо его сразу преобразилось, стало задорным, почти детским. – Я не желаю повторять плохо переведенные с английского глупости вашего великого Гобарда.
Ну, он не «наш великий», он просто вели кий, – осторожно поправила я и тут же перешел, в наступление: – Вы не прошли путь до конца сразу же объявили его ложным. Вам не кажется что это глупо? Представьте, вы вступили на тропинку в глухом лесу, прошагали по ней не больше минуты и вдруг развернулись обратно с гневным криком, что эта тропинка никуда не ведет.
– А куда она ведет? В дебри, где злые волки и задранные козлята?
– Она ведет к сияющим вершинам совершенства. К власти над самим собой и над людьми. Вам этого мало?
Яковлев заерзал в глубоком кресле.
– Понимаете, не нужно целиком съедать колбасу, чтобы убедиться, что она тухлая. Достаточно маленького кусочка, – наконец буркнул он. Но в голосе его не было уверенности. И это был хороший знак. Значит, с ним можно работать дальше.
– Мы не торгуем колбасой. Мы показываем дорогу к счастью и успеху, – тихо парировала я. – Может ли быть протухшим счастье? Вряд ли… Если у вас нет сил шагать по долгому пути – не ходите, возвращайтесь на исходные позиции. Возвращайтесь к своему мизерному жалованью, возвращайтесь к своим сомнениям, к неуверенности, возвращайтесь к тому, чтобы закончить жизнь с крупной надписью «Неудачник» наискосок могильной плиты… Идите! Вам вернут ваши деньги, я распоряжусь…
Я замолчала. Мой оппонент тоже молчал – ошеломленно.
– Но потом, в конце жизненного пути, когда вы будете сожалеть об упущенных возможностях, не обвиняйте никого в том, что вас не предупреждали. Не обвиняйте в том, что вам не разъяснили всю благотворность той дороги, которую вы оставили по лености или по скудоумию. Вы хотите остаться одним из тех, – я кивнула в заоконную вязкую темень, – одним из жалких слабаков, тех, что ползают в ногах у быколобых пузатых толстяков с золотыми цепями на жирных шеях и умоляют с жалобным блеяньем: «Дайте, дайте, дайте!» Просят – вместо того, чтобы самим прийти и взять… Вы хотите уйти? Идите!
– Нет, – нерешительно выдавил он. – Нет…
– Чего же вы тогда хотите?
– Обсудить все… Понять, осмыслить… Мне многое непонятно, многое вызывает отторжение. Я, конечно, не очень силен в психологии, но мне кажется, нас просто подвергают самогипнозу. Эта фиксация взгляда на одном предмете, монотонное повторение одних и тех же фраз, выполнение дурацких команд, абсурдных приказов… Я где-то читал, что подобные методики призваны понизить порог критичности… Все это так странно! Все необычное поначалу пугает, – заметила я устало.
– Вот, например, меня записали на терапию, а когда я пришел с желанием выговориться, то меня для начала заставили конспектировать биографию Дэна Гобарда, а потом стали спрашивать, не орал ли мой папа на мою маму во время ( ее беременности мной, и потребовали вспомнить то время, когда я был еще сперматозоидом.
Да, «дородовая память», – кивнула я. – Это очень важно. Очень многие травматические впечатления относятся к пренатальному периоду… И что же вы вспомнили?
– Абсолютно ничего! – Яковлев усмехнулся. – И не собираюсь вспоминать. Это чушь!
– Вот видите, опять… – грустно заметила я. – Вы, не разобравшись в теории, напрочь ее отвергаете. Не потому ли, что просто боитесь отыскать в ней истину? Боитесь углубиться в себя? Боитесь найти внутри себя слишком много грязного и страшного? Но вы же учили в институте основы философии, учили теорию отражения. Все происходящее во Вселенной оставляет после себя память в виде информационных полей. Почему вы не допускаете, что отпечаток событий может нести не только земля, но и человеческий мозг еще до рождения…
Наш научный спор продолжался до поздней ночи.
Уже загремели в коридоре ведра уборщиков, монотонно загудел пылесос. За окном яркие, с кулак величиной, звезды обсыпали выгнутое надменной дугой лиловое небо, а мы все еще спорили.
Потом я будто бы случайно взглянула на часы:
– Как, уже десять?
Яковлев застыл на полуслове.
– Да, уже десять… Мы с вами проговорили пять часов. Пять часов пролетели, как одна минута. – Он принялся прощаться.
После его ухода я записала в карточке: «Последние данные: получил предложение работать в Иране по контракту на строительстве секретного объекта. Не выпускать его, пока не пройдет полный курс терапии. Перспективен в сотрудничестве. Оплата курсов за счет Центра». И твердо подчеркнула красным фразу в заголовке. «Особое внимание».
На прощание Яковлев остановился в дверях и заметил смущенно:
– Вы здесь единственный человек, с которым можно нормально поговорить. Вы – живая.
– Мы все здесь живые, – ответила я многозначительно.
Но в данный момент я лгала. От ужасной всепоглощающей усталости я лично была мертвее покойника.
Глава 11
Впервые я заметила его в столовой Центра, Обычно я на обед не хожу, перекусываю на скорую руку в кабинете, но в тот день мне отчего-то захотелось побыть со всеми. Иногда хочется ощутить себя не вершителем человеческих судеб, зябнущим в уютной тиши кабинета, а маленькой песчинкой на пляже, одной из миллиарда таких же кварцевых крошек. Дует ветер, несет песчинку, и летит она… Куда? Зачем?
Он застыл в дверях, что-то громко рассказывая сотруднику информационного отдела. Кажется, что-то о горах, где в марте можно кататься на лыжах в одних плавках посреди бескрайних снегов. «Так вот где он так загорел!» – подумала я. Действительно, ровный горный загар был непривычен для ранней весны, а синие глаза, оттененные смуглой кожей, прожекторами сияли на улыбчивом лице.
– Кто это? – спросила я у Ползуновой из этического отдела.
– Новый сотрудник. Говорят, какая-то важная шишка.
– Американец, – решила я. – Но говорит без акцента.
– Нет, он откуда-то с Урала. Вроде бы из Перми.
Ползунова алчно зарылась по самые уши (красноватые, оттопыренные, как ручки от кастрюли) в гороховый суп, а я уселась за дальний столик в углу, продолжая свои наблюдения за новичком.
Важная шишка – вот как? Какой-то он странный, не похожий на «наших». Слишком громко смеется, слишком энергично пожимает руку при встрече, слишком высок, слишком смугл и, наконец, слишком привлекателен. Такие люди обычно полны комплексов и аберраций – но только не этот человек. Нет, не этот – держится уверенно в незнакомой обстановке, как будто уже сто лет подряд день за днем приходит в эту столовую есть наш жидкий, невкусный, но, по уверениям заведующего, жутко питательный суп, обеспечивающий организм необходимым набором белков, жиров, углеводов.
