— Когда мне понадобится ваше заступничество, Ипполит
Александрович, я вас непременно об этом извещу, — не без яда ответила на
это Клеопатра, и конфронтация была подавлена в самом зародыше. — А лучше
вот что, господа. Коли интересного разговора от вас не дождешься, давайте в
фанты играть. В прошлый раз забавно получилось — как Фрол Лукич, проигравшись,
цветочек на пяльцах вышивал, да все пальцы себе иголкой истыкал!
Все радостно засмеялись кроме стриженного кружком бородатого
господина, на котором фрак сидел довольно косо.
— И то, матушка Амалия Казимировна, потешились над
купчиной. Так мне, дураку, и надо, — смиренно проговорил он, напирая на
«о». — Да только при честной торговле долг платежом красен. Намедни мы
перед вами рисковали, а нынче неплохо бы и вам рискнуть.
— А ведь прав коммерции советник! — воскликнул
адвокат. — Голова! Пускай и Амалия Казимировна смелость явит. Господа,
предлагаю! Тот из нас, кто вытащит фант, потребует от нашей лучезарной… ну…
чего-нибудь особенного.
— Правильно! Браво! — раздалось со всех сторон.
— Никак бунт? Пугачевщина? — засмеялась
ослепительная хозяйка. — Чего ж вы от меня хотите?
— Я знаю! — встрял Ахтырцев. — Откровенного
ответа на любой вопрос. Чтоб не вилять, в кошки-мышки не играть. И непременно с
глазу на глаз.
— Зачем с глазу на глаз? — запротестовал
капитан. — Всем будет любопытно послушать.
— Когда «всем», то откровенно не получится, —
сверкнула глазами Бежецкая. — Ладно, поиграем в откровенность, будь
по-вашему. Да только не побоится счастливец правду от меня услышать? Невкусной
может получиться правда-то.
Граф насмешливо вставил, картавя на истинно парижский манер:
— J'en ai le frisson que d'y penser.
[7]
Ну ее, правду, господа. Кому она нужна? Может, лучше сыграем в американскую
рулетку? Как, не соблазняет?
— Ипполит, я, кажется, предупредила! — метнула в
него молнию богиня. — Повторять не буду! Про то ни слова!
Ипполит немедленно умолк и даже руки вскинул — мол, нем как
рыба.
А проворный капитан тем временем уж собирал в фуражку фанты.
Эраст Петрович положил батистовый отцовский платок с монограммой П.Ф.
Тянуть поручили гладкому Антону Ивановичу.
Первым делом он достал из фуражки сигару, которую сам туда
положил, и вкрадчиво спросил:
— Что сему фанту?
— От баранки дыру, — ответила отвернувшаяся к
стене Клеопатра, и все кроме гладкого злорадно расхохотались.
— А сему? — безразлично извлек Антон Иванович
капитанов серебристый карандаш.
— Прошлогоднего снегу.
Далее последовали часы-медальон («от рыбы уши»), игральная
карта («mes condoleances»
[8]
), фосфорные спички («правый глаз
Кутузова»), янтарный мундштук («пустые хлопоты»), сторублевая ассигнация («три
раза ничего»), черепаховый гребешок («четыре раза ничего»), виноградина
(«шевелюру Ореста Кирилловича» — продолжительный смех в адрес абсолютно лысого
господина с Владимиром в петлице), гвоздика («этому — никогда и ни за что»). В
фуражке остались всего два фанта — платок Эраста Петровича и золотой перстень
Ахтырцева. Когда в пальцах объявляющего искристо сверкнул перстень, студент
весь подался вперед, и Фандорин увидел, как на прыщавом лбу выступили капельки
пота.
— Этому, что ли отдать? — протянула Амелия
Казимировна, которой, видно прискучило развлекать публику. Ахтырцев приподнялся
и, не веря своему счастью, сдернул с носа пенсне. — Да нет, пожалуй, не
ему, а последнему, — закончила мучительница.
Все обернулись к Эрасту Петровичу, впервые приглядываясь к
нему всерьез. Он же последние несколько минут, по мере увеличения шансов, все
лихорадочнее обдумывал, как быть в случае удачи. Что ж, сомнения разрешились.
Стало быть, судьба.
Тут, сорвавшись с места, к нему подбежал Ахтырцев, горячо
зашептал:
— Уступите, умоляю. Вам что… вы здесь впервые, а у меня
судьба… Продайте, в конце концов. Сколько? Хотите пятьсот, тысячу, а? Больше?
С удивительной для самого себя спокойной решительностью
Эраст Петрович отстранил шепчущего, поднялся, подошел к хозяйке и с поклоном
спросил:
— Куда прикажете?
Она смотрела на Фандорина с веселым любопытством. От этого
взгляда в упор закружилась голова.
— Да вот хоть туда, в угол. А то боюсь я с вами, таким
храбрым, уединяться-то.
Не обращая внимания на насмешливый хохот остальных, Эраст
Петрович последовал за ней в дальний угол залы и опустился на диван с резной
спинкой. Амалия Казимировна вложила пахитоску в серебряный мундштучок,
прикурила от свечи и сладко затянулась.
— Ну, и сколько вам за меня Николай Степаныч предлагал?
Я же знаю, что он вам нашептывал.
— Тысячу рублей, — честно ответил Фандорин. —
Предлагал и больше.
Агатовые глаза Клеопатры недобро блеснули:
— Ого, как ему не терпится. Вы что же, миллионщик?
— Нет, я небогат, — скромно произнес Эраст
Петрович. — Но торговать удачей почитаю низким.
Гостям надоело прислушиваться к их беседе — все равно ничего
не было слышно, — и они, разделившись на группки, завели какие-то свои
разговоры, хоть каждый нет-нет да и посматривал в дальний угол.
А Клеопатра с откровенной насмешкой изучала своего
временного повелителя.
— О чем желаете спросить?
Эраст Петрович колебался.
— Ответ будет честным?
— Честность — для честных, а в наших играх чести
немного, — с едва уловимой горечью усмехнулась Бежецкая. — Но
откровенность обещаю. Только не разочаруйте, глупостей не спрашивайте. Я вас за
любопытный экземпляр держу.
И Фандорин очертя голову устремился в атаку:
— Что вам известно о смерти Петра Александровича
Кокорина?
Хозяйка не испугалась, не вздрогнула, но Эрасту Петровичу
показалось, будто глаза ее на миг чуть сузились.
— А вам зачем?
— Это я после объясню. Сначала ответьте.
