— Что ж, скажу. Кокорина убила одна очень жестокая
дама. — Бежецкая на миг опустила густые черные ресницы и обожгла из-под
них быстрым, как удар шпаги, взглядом. — А зовут эту даму «любовь».
— Любовь к вам? Ведь он бывал здесь?
— Бывал. А кроме меня тут, по-моему, влюбиться не в
кого. Разве в Ореста Кирилловича. — Она засмеялась.
— И вам Кокорина совсем не жаль? — подивился такой
черствости Фандорин.
Царица египетская равнодушно пожала плечами:
— Всяк сам хозяин своей судьбы. Но не хватит ли
вопросов?
— Нет! — заторопился Эраст Петрович. — А
какое касательство имел Ахтырцев? И что означает завещание на леди Эстер?
Гул голосов стал громче, и Фандорин досадливо обернулся.
— Не нравится мой тон? — громогласно вопрошал
Ипполит, напирая на нетрезвого Ахтырцева. — А вот это тебе, стручок,
понравится? — И он толкнул студента ладонью в лоб, вроде бы несильно, но
плюгавый Ахтырцев отлетел к креслу, плюхнулся в него и остался сидеть,
растерянно хлопая глазами.
— Позвольте, граф, так нельзя! — ринулся вперед
Эраст Петрович. — Если вы сильнее, это еще не дает вам права…
Однако его сбивчивые речи, на которые граф едва оглянулся,
были заглушены звенящим голосом хозяйки:
— Ипполит, поди вон! И чтоб ноги твоей здесь не было,
пока не протрезвишься!
Граф, чертыхнувшись, загрохотал к выходу. Прочие гости с
любопытством разглядывали обмякшего Ахтырцева, который был совсем жалок и не
делал ни малейших попыток подняться.
— Вы здесь один на человека похожи, — шепнула
Амалия Казимировна Фандорину, направляясь в коридор. — Уведите его. Да не
бросайте.
Почти сразу же появился верзила Джон, сменивший ливрею на
черный сюртук и накрахмаленную манишку, помог довести студента до дверей и
нахлобучил ему на голову цилиндр. Бежецкая попрощаться не вышла, и, посмотрев в
угрюмую физиономию дворецкого, Эраст Петрович понял, что надо уходить.
Глава 5
в которой героя подстерегают
серьезные неприятности
На улице, вдохнув свежего воздуха, Ахтырцев несколько ожил —
на ногах стоял крепко, не качался, и Эраст Петрович счел возможным более его под
локоть не поддерживать.
— Пройдемся до Сретенки, — сказал он. — Там я
посажу вас на извозчика. Далеко ли вам до дому?
— До дому? — В неровном свете керосинового фонаря
бледное лицо студента казалось маской. — Нет, домой ни за что! Поедемте
куда-нибудь, а? Поговорить хочется. Вы же видели… что они со мной делают. Как
вас зовут? Помню, Фандорин, смешная фамилия. А я Ахтырцев. Николай Ахтырцев.
Эраст Петрович слегка поклонился, решая сложную моральную
проблему: порядочно ли будет воспользоваться ослабленным состоянием Ахтырцева,
чтобы выведать у него необходимые сведения, благо «зутулый», кажется, и сам не
прочь пооткровенничать.
Решил, что ничего, можно. Уж очень сыскной азарт разбирал.
— Тут «Крым» близко, — сообразил Ахтырцев. —
И ехать не надо, пешком дойдем. Вертеп, конечно, но вина приличные. Пойдемте,
а? Я вас приглашаю.
Фандорин ломаться не стал, и они медленно (все-таки студента
слегка покачивало) побрели по темному переулку туда, где вдали светились огни
Сретенки.
— Вы, Фандорин, меня, верно, трусом считаете? —
чуть заплетаясь языком проговорил Ахтырцев. — Что я графа-то не вызвал,
оскорбление снес да пьяным притворился? Я не трус, я вам, может, такое
расскажу, что вы убедитесь… Ведь он нарочно провоцировал. Это, поди, она его
подговорила, чтобы от меня избавиться и долг не отдавать… О, это такая женщина,
вы ее не знаете!.. А Зурову человека убить, что муху раздавить. Он каждое утро
по часу из пистолета упражняется. Говорят, с двадцати шагов пулю в пятак
кладет. Разве это дуэль? Ему и риска никакого. Это убийство, только называется
красиво. И, главное, не будет ему ничего, выкрутится. Он уж не раз
выкручивался. Ну, за границу покататься поедет. А я теперь жить хочу, я
заслужил.
Они свернули со Сретенки в другой переулок, невидный собой,
но все-таки уже не с керосиновыми, а с газовыми фонарями, и впереди показался
трехэтажный дом с ярко освещенными окнами. Должно быть, это и есть «Крым», с
замиранием сердца подумал Эраст Петрович, много слышавший про это известное на
Москве злачное заведение.
У широкого, с яркими лампами крыльца их никто не встретил.
Ахтырцев привычным жестом толкнул высокую узорчатую дверь, она легко подалась,
и навстречу дохнуло теплом, кухней и спиртным, накатило гулом голосов и визгом
скрипок.
Оставив в гардеробе цилиндры, молодые люди попали в лапы
бойкого малого в алой рубахе, который именовал Ахтырцева «сиятельством» и
обещал самый лучший, специально сбереженный столик.
Столик оказался у стены и, слава богу, далеко от сцены, где
голосил и звенел бубнами цыганский хор.
Эраст Петрович, впервые попавший в настоящий вертеп
разврата, крутил головой во все стороны. Публика тут была самая пестрая, но
трезвых, кажется, не наблюдалось совсем. Тон задавали купчики и биржевики с
напомаженными проборами — известно, у кого нынче деньги-то, но попадались и
господа несомненно барского вида, где-то даже блеснул золотом
флигель-адъютантский вензель на погоне. Но главный интерес у коллежского
регистратора вызвали девицы, подсаживавшиеся к столам по первому же жесту.
Декольте у них были такие, что Эраст Петрович покраснел, а юбки — с разрезами,
сквозь которые бесстыдно высовывались круглые коленки в ажурных чулках.
— Что, на девок загляделись? — ухмыльнулся
Ахтырцев, заказав официанту вина и горячего. — А я после Амалии их и за
особ женского пола не держу. Вам сколько лет, Фандорин?
— Двадцать один, — ответил Эраст Петрович, набавив
годик.
— А мне двадцать три, я уже много чего повидал. Не
пяльтесь вы на продажных, не стоят они ни денег, ни времени. Да и противно
потом. Уж если любить, так царицу! Хотя что я вам толкую… Вы ведь неспроста к
Амалии заявились? Приворожила? Это она любит, коллекцию собирать, и чтоб
непременно экспонаты обновлялись. Как поется в оперетке, elle ne pense qu'a
exciter les hommes
[9]
… Но всему есть цена, и я свою цену
заплатил. Хотите расскажу одну историю? Что-то нравитесь вы мне, больно хорошо
молчите. И вам полезно узнать, что это за женщина. Может, опомнитесь, пока не
засосало, как меня. Или уж засосало, а, Фандорин? Что вы ей там нашептывали?
Эраст Петрович потупил взор.
